Дитрих Гильдебранд - Метафизика любви

Но как бы огорчительна ни была рабская привязанность к личной жизни, тем не менее неверно думать, что ее причиной является интенсивность последней, слишком сильная любовь к тварным объективным благам для нас. Напротив, это следствие того, что нарушена объективная иерархия, что нет примата чистого ценностного ответа и Божьей воли. Было бы наивно полагать, что само по себе упразднение личной жизни может стать основой ценностного ответа, приведет человека к Богу и заставит его любить ближнего. В лучшем случае это приведет к фатализму или к стоическому безразличию. В противоположность этому, чем больше устанавливается внутренний порядок, тем интенсивнее и подлиннее личная жизнь.

Впрочем и в религиозной сфере встречается тип людей, погруженных в личную жизнь. Рабски привязан к ней также и человек, думающий только о спасении своей души, рассматривающий все только под этим углом зрения - нет ли какой угрозы его блаженству, вместо того чтобы смотреть на все с точки зрения воли Божьей и прославления Бога. Разумеется, такой настрой также означает искаженное представление о блаженстве, или о спасении души. Блаженство отделяется от Бога, превращается в нечто самостоятельное, оно больше не рассматривается как высшая точка, в которой самое большое объективное благо для нас совпадает с самим по себе ценным, где личная жизнь и независимая ценность представляют собой одно. Такие люди склонны относиться к другому человеку с точки зрения того, не будет ли он угрозой их спасению, или с точки зрения той роли, которую он может играть в спасении их души. Истинная любовь к ближнему парализована, интерес к другому человеку, его спасению невыражен. Конечно, вполне законно и даже заповедано в первую очередь думать о том, чтобы не оскорбить Божественное. Вопрос о нравственности имеет преимущество перед всеми остальными. "Даже если бы мы могли спасти всех осужденных на вечные муки в аду всего лишь через совершение одного-единственного простительного греха, то и в этом случае нам не следовало бы этого делать", - говорит блаженный Августин. Конечно, наше спасение, поскольку оно объективно неотделимо от богоугодного, нравственно хорошего, является первостепенной вещью для каждого человека, и оно касается нас непосредственнее, чем спасение другого. Выше мы уже говорили об уникальном tua res agitur, заключающемся в требовании к нашей нравственности. Мое спасение совпадает с тем, что является unum necessarium (единственно необходимым), а именно - не хулить Бога и идти Его путем. Спасение любимого человека может и должно быть столь же важно, что и мое собственное. Но я непосредственно отвечаю только за свое спасение; освободить меня от этой задачи не может никто. Но тот, кто не осознает связи между спасением и богоугодным, кто рассматривает спасение лишь как собственное блаженство, увенчание своей собственной личной жизни и ставит его выше спасения другого человека таким образом, что глядит на все только через эту призму и из страха, что кто-нибудь станет угрозой его спасению, не предан ближнему, - такой человек становится жертвой изоляции в личной жизни. Опасность изоляции в личной жизни может скрываться даже в широкораспространенной формулировке: Бог и мое спасение единственно важно, все остальное - это только средство Его прославления и моего вечного блаженства. Ибо ближний при этом рассматривается как средство - такой взгляд совершенно несовместим с истинной любовью к ближнему, поэтому он исключает и истинную любовь к Богу. Однако выявить этот относительно возвышенный случай пристрастия к личной религиозной жизни не очень просто, поскольку такая позиция неразрывно связана с приматом Бога и преданностью Ему, т.е. с ярко выраженной трансценденцией.

Но и в этом случае не следует искать причину такого пристрастия к личной жизни в ее интенсивности. Нет предела силе стремления к вечному спасению, т.е. к окончательному единению с Богом. Однако спасение надо правильно понимать - в его нерасторжимой связи с любовью к Богу, и должен оставаться неизменным примат Его прославления.

Существенным моментом является отделение пристрастия к личной жизни от законного предпочтения, которое мы оказываем высоким ценностям, принадлежащим нашей личной жизни, по сравнению с ценностями, не принадлежащими к ней. Разумеется, это предпочтение не распространяется на нравственно значимые ценности, а только на сферу вненравственного. Например, мы вправе - как мы это уже видели ранее - уделять больше внимания благополучию друга, чем мимолетного знакомого. Вполне законно, что мать больше заботится о собственном ребенке, чем о чужих детях и т. д. Где же проходит граница между этим законным предпочтением и незаконным пристрастием к личной жизни? Понятно, что такое пристрастие имеет место всякий раз, когда человек приносит выгоду любимому человеку, нанося при этом явный ущерб кому-нибудь другому. Мы говорим явный потому, что бывает неявный ущерб, который неизбежен и не связан с какой-либо черствостью по отношению к постороннему. Возьмем, к примеру, ту ситуацию, когда несколько человек претендуют на одно и то же место. Если оно достается одному из них, то это, естественно, означает ущерб для всех остальных. Если мы ходатайствуем за друга, претендующего на какую-либо должность, при условии, что он объективно достоин ее, то в этом старании заключается определенный ущерб для других. Однако ущерб, который мы им причиняем, не является явным ущербом. Явный ущерб был бы в том случае, если бы мы стремились к тому, чтобы другой человек потерял место, освобождая тем самым путь нашему другу, без чисто объективных мотивов, например потому, что наш друг гораздо талантливее или потому, что другой человек не справляется со своими обязанностями.

Этот пример хорошо показывает границу между законным предпочтением любимого нами человека и пристрастием к личной жизни. До тех пор пока для нас имеет главное значение вопрос о том, кто больше достоин данного места, если речь идет о месте, где играют роль истинные таланты - или в случае, если такие таланты не нужны, вопрос о том, кто из кандидатов больше нуждается в нем, кто должен занимать его исходя из общей ситуации - и до тех пор пока мы не совершаем ничего предосудительного в отношении других претендентов, совершенно законно прилагать все наши силы для успеха близкого нам человека и тем самым косвенно противодействовать успеху чужих. Но когда мы пренебрегаем объективными критериями и продвигаем друга, даже если его соперник более приспособлен к данной работе или больше нуждается в ней, то налицо определенное пристрастие к личной жизни.