Лоренцо Валла - Об истинном и ложном благе

XXVIII. (1) Это [то], что касается ощущений. Но не знаю, как случилось, что, когда я начал рассуждать о телесных благах, речь отклонилась к благам внешним. Думаю, что так оттого произошло, что, когда я показал, что красота помещена среди благ, поскольку услаждает глаза, пришло на ум другое, что тоже относилось к тому, что доставляет эту вещь [наслаждение]. Это были внешние блага. Так, я, не подозревая, исследовал всякое наслаждение, которое вызывается внешними благами. И тем не менее вышло очень кстати, так как внешние блага приносят большее наслаждение, чем блага непосредственно тела. Ведь каждому приятнее красота другого, нежели своя, как я сказал относительно мужчин и женщин. А если кто наслаждается своей красотой или собственным голосом, то наслаждается ими словно внешней вещью. (2) Ибо не может одна и та же вещь содержаться [в чем-то] и заключать [его в себе]. Иное есть цвет по сравнению с глазом, пение по сравнению с ухом, этим цвету и пению так радуются эти два чувства [глаз и ухо], как уста гранату и нос запаху розы. И потому цвет и звук, как наши, так и чужие, числятся среди внешних благ, сила же, а также быстрота и другие качества, которые являются благами тела, ни чужие, ни свои никому не приносят радости, потому что после красоты они, по-видимому, не принимаются в расчет, поскольку наслаждения не доставляют. Из этого ясно, что внешние блага дают наслаждение, воспринимают же его не блага тела, но ощущения. И после этого кто-то будет удивляться, что внешние блага называются благами, [между тем как] они являются чуть ли не единственными благами.

XXIX. (1) Однако блага тела будут важны для другого, даже для многого, например, [чтобы приносить] похвалу, которая является подлинной радостью души, приходящей извне, из восхищенных отзывов людей. Важны будут также и для многого другого. И если даже сами они со своей стороны не рождают телесного наслаждения, однако готовят нечто [такое], чем тела наслаждаются. Например, Геракл, сообщают поэты, среди многих выдающихся женихов был расценен как самый достойный получить Деяниру, поскольку был сильнейшим среди соревнующихся. А Пелоп и Гиппомен добыли супруг, один – Гипподамию, другой – Аталанту, соревнуясь в беге 117.

XXX. (I) Поэтому, как показал я выше, подобно тому как красота превосходит силы, так внешние блага превосходят блага телесные. Я ведь объяснил, что красота является внешней вещью, силы же в нас, хотя они многим могли казаться ощущениями [чувствами] тела, являются благом здоровья, так как без них нельзя ни возвратить здоровья, ни сохранить его.

XXXI. (1) Как бы то ни было, следует заметить, что только то должно называться благом, в чем сходятся обе вещи: то, что воспринимает, и то, что воспринимается, как глаза и блеск, небо и гранат и равно остальное. Поэтому наслаждение, происходящее от обоих, словно от того и другого родителя, мы справедливо называем благом. Душа и тело со своей стороны воспринимают, внешнее воспринимается.

XXXII. (1) Мы сказали о тех из внешних благ, которые относились к телу. К душе же те [относятся], которые я назвал выше: благородство, родственные связи, власть, общественные должности и тому подобное; впрочем, некоторая часть их служит телесной радости. [У меня] нет намерения говорить о них пространнее, поскольку происходят они не столько от природы, сколько от людей, как и такие блага души, как искусство, знание, наука. Мы же говорим о Провидении и разумности природы, которая, как я показал, создала столько [благ] для того, чтобы мы ими пользовались [наслаждались].

XXXIII. (1) Те же четыре [качества], называемые добродетели, которые вы черните именем высокой нравственности и на которые вы претендуете с обычным для вас высокомерием, не достигают ничего [другого], как этой же самой цели. Но я бы сразу не согласился с тем, что есть только четыре источника добродетели и только четыре аффекта, о чем будет сказано в другое время; теперь [это] не важно. Благоразумие, рассудительность (скажу же об этой ясной вещи очень кратко) [состоят в том], чтобы уметь предвидеть выгодное для себя и избегать неблагоприятного. Поэтому Энний тонко замечает: „Тщетна мудрость того мудреца, который не может быть полезен себе самому“ 118. Умеренность – в том, чтобы воздерживаться от какой-либо одной радости, с тем чтобы наслаждаться многими и большими. Но, чтобы быть понятнее, приведу пример от противного: о Марке Антонии пишут, что он, даже собираясь вступить в битву, не мог отказаться от общества Клеопатры, вследствие чего, возможно, был побежден. Ибо она подала пример бегства прочим и до битвы обратила тыл, что является признаком трусости, т. е. стало причиной утраты власти. (2) Справедливость – в том, чтобы снискать себе у людей расположение, благодарность и [приобрести] выгоду. Поэтому вождей, которые, достигнув победы, не раздают воинам добычу, или покидают, или часто карают смертью, как нередко мы видели; чтобы этого не случилось, надлежит соблюдать справедливость. Скромность же (некоторые исключают ее из числа четырех добродетелей) является, насколько лично я понимаю, не чем иным, как средством как-то снискать авторитет и расположение у людей тем, что нет нелепости в голосе, лице, жестах, походке, одежде.

XXXIV. (1) Перед вами истинное и краткое определение добродетелей. Среди них наслаждение будет подобно не блуднице среди матрон, как болтает злоречивый род людей – стоики, а госпоже среди служанок; одной она приказывает поспешить, другой возвратиться, третьей остаться, четвертой ожидать, восседая сама без дела и пользуясь их услугами 119.

XXXV. (1) Итак, у тебя нет оснований упрекать нас в том, что мы соединили два вопроса; [а именно] что любят бесчестное и [любят] как раз больше из-за того, что оно бесчестное. Называй бесчестное как угодно, между тем как не подлежит сомнению, что само название к делу никак не относится, как яснее я покажу в дальнейшем. Ты привел много примеров, вступать в рукопашную схватку с ними всеми мне нет смысла. Нужно раз и навсегда иметь в виду следующее: что бы ни совершили те, которых ты перечислил, они совершили это ради одного наслаждения, то, что даже ты не можешь отрицать. Чтобы заложить основу этого дела, [скажу], что ничего так не выделено роду живых существ природой, как [способность] сохранять себя, [свою] жизнь и тело и уклоняться от того, что может принести вред. Так вот, что более сохраняет жизнь, чем наслаждение, как то: от вкусовых ощущений, зрения, слуха, обоняния, осязания, без чего мы не можем жить? Без добродетели можем? Так что если кто-то будет суров и несправедлив по отношению к какому-либо из чувств 120, то он будет действовать вопреки природе и вопреки своей пользе.

XXXVI. (1) Поскольку же иной раз наслаждение является приятным, вопреки обычаю, у тебя нет оснований ни винить это, ни удивляться, так как ничто не наслаждает более, нежели разнообразие и редкость. Разнообразие: к примеру, [можно] то сидеть, то стоять, то ходить, то лежать, то бегать и упражнять члены все новыми и новыми движениями, ни одно из которых мы не можем выносить долго. Равно и в пище, нам требуется то сладкое, то кислое, то жидкое, то сухое, как у Плавта, „то говядины, то каперсов“ 121. То же и в прочих вещах. Редкость [же] имеет такую силу, что мы пойдем скорее смотреть на урода, чем на нормального; на смерть осужденного, чем на религиозную службу; на фокусы, чем на свадьбу. Почему так? Потому, что второе случается ежедневно и оно как бы под рукой и им мы можем воспользоваться по своей воле; первого, если мы как можно раньше не используем представившийся случай, пожалуй, и не будет возможности увидеть позже.