Аристотель - Природа политики

Ведь только одного и богу не дано:

Не бывшим сделать то, что было сделано.

В монотеистических религиях все божества являются не только всеведущими, но и всемогущими, то есть, могут сделать небывшим то, что было сделано. Аристотель же здесь не столько утверждает ограничения божественной власти в политеизме, но утверждает незыблемость причинно-следственных связей.

Таким образом, дело обеих умственных частей души – истина. А это значит, что для обеих частей добродетелями являются те склады души, благодаря которым та и другая часть достигнет истины наиболее полно.

3 (III). Итак, снова начнем наше рассуждение об этих душевных складах от начала. Допустим, что душа достигает истины, утверждая и отрицая благодаря пяти вещам, а именно: искусству, науке, рассудительности, мудрости, уму (поскольку в предположениях и мнениях можно обмануться, мы их не учитываем).

Что такое наука – если нужно давать точные определения, а не следовать за внешним сходством, – ясно из следующего. Мы все предполагаем, что известное нам по науке не может быть и таким и инаким; а о том, что может быть и так и иначе, когда оно вне нашего созерцания, мы уже не знаем, существует оно или нет. Таким образом, то, что составляет предмет научного знания, существует с необходимостью, а значит, вечно, ибо все существующее с безусловной необходимостью вечно, вечное же не возникает и не уничтожается.

Далее, считается, что всякой науке нас обучают, а предмет науки – это предмет усвоения. Как мы утверждали и в «Аналитиках», всякое обучение, исходя из уже познанного, прибегает в одном случае к наведению, в другом – к умозаключению, т. е. силлогизму. При этом наведение – это исходный принцип, и он ведет к общему, а силлогизм исходит из общего. Следовательно, существуют принципы, т. е. посылки, из которых выводится силлогизм и которые не могут быть получены силлогически, а значит, их получают наведением.

Итак, научность – это доказывающий, аподиктический, склад (сюда надо добавить и другие уточнения, данные в «Аналитиках»), ибо человек обладает научным знанием, когда он в каком-то смысле обладает верой и принципы ему известны. Если же принципы известны ему не больше вывода, он будет обладать наукой только привходящим образом.

(IV). Таким образом мы дадим здесь определение науке.

4. В том, что может быть так и иначе, одно относится к творчеству, другое к поступкам, а творчество и поступки – это разные вещи (в этом мы доверяемся сочинениям: для широкого круга). Следовательно, и предполагающий поступки склад, причастный суждению, отличается от причастного суждению склада, предполагающего творчество. Поэтому они друг в друге не содержатся, ибо ни поступок не есть творчество, ни творчество – поступок. Поскольку, скажем, зодчество – некое искусство, а значит, и разновидность соответствующего причастного суждению склада души, предполагающего творчество, поскольку, далее, не существует ни такого искусства, которое не было бы причастным суждению и предполагающим творчество складом души, ни подобного склада, который не был бы искусством как искусностью, постольку искусство и склад души, причастный истинному суждению и предполагающий творчество, – это, по-видимому, одно и то же. Всякое искусство имеет дело с возникновением, и быть искусным значит разуметь, как возникает нечто из вещей, могущих быть и не быть и чье начало в творце, а не в творимом. Искусство ведь не относится ни к тому, что существует или возникает с необходимостью, ни к тому, что существует или возникает естественно, ибо все это имеет начало своего существования и возникновения в себе самом. А поскольку творчество и поступки – вещи разные, искусство с необходимостью относится к творчеству, а не к поступкам. Случай и искусство, между тем, в каком-то смысле имеют дело с одним и тем же; по слову Агафона:

Искусству случай мил, искусство – случаю.

Таким образом, как уже было сказано, искусство и искусность – это некий причастный истинному суждению склад души, предполагающий творчество, а неискусность в противоположность ему есть склад души, предполагающий творчество, но причастный ложному суждению, причем и то и другое имеет дело с вещами, которые могут быть и такими и инакими.

5 (V). О рассудительности мы тогда составим понятие, когда уразумеем, кого мы называем рассудительными. Рассудительным кажется тот, кто способен принимать верные решения в связи с благом и пользой для него самого, однако не в частностях – например, что полезно для здоровья, для крепости тела, – но в целом: какие вещи являются благами для хорошей жизни. Подтверждается это тем, что мы говорим о рассудительных в каком-то отношении, когда люди сумели хорошо рассчитать, что нужно для достижения известной добропорядочной цели, для достижения которой не существует искусства. Следовательно, кто способен принимать разумные решения, тот и рассудителен в общем смысле слова. Между тем никто не принимает решений ни о том, что он может быть иным, ни о том, что ему невозможно осуществить. Следовательно, коль скоро наука связана с доказательством, а для того, чьи принципы могут быть и такими и инакими, доказательство невозможно (ибо все может быть и иначе) и, наконец, невозможно принимать решения о существующем с необходимостью, то рассудительность не будет ни наукой, ни искусством: наукой не будет, потому что поступать можно и так и иначе, а искусством не будет, потому что поступок и творчество различаются по роду. А значит, ей остается быть истинным причастным суждению складом души, предполагающим поступки, касающиеся блага и для человека. Цель творчества отлична от него самого, а цель поступка, видимо, нет, ибо здесь целью является само благополучение в поступке. Оттого мы и считаем рассудительным Перикла и ему подобных, что они способны разуметь, в чем их собственное благо и в чем благо человека, такие качества мы приписываем тем, что управляет хозяйством или государством.

Вот оттого мы зовем и благоразумие его именем, что полагаем его блюстителем рассудительности, а блюдет оно такое представление о собственном и человеческом благе. Ведь не всякое представление уничтожается или извращается удовольствием и страданием (скажем, представление о том, что сумма углов треугольника равна или не равна сумме двух прямых углов); это происходит только с представлениями, которые связаны с поступками. Дело в том, что принципы поступков – это то, ради чего они совершаются, но для того, кто из-за удовольствия или страдания развращен, принцип немедленно теряет очевидность, как и то, что всякий выбор и поступок надо делать ради этого принципа и из-за него. Действительно, порочность уничтожает именно принцип.