Коллектив авторов - Опыт словаря нового мышления

Михаил Гефтер

Сталинизм - одно из наиболее масштабных, страшных и загадочных явлений XX века. Не будет преувеличением сказать, что этот уходящий век, взятый в целом, не может быть понят и «передан» в наследство веку XXI, пока не будет раскрыта тайна сталинизма, раскрыта преодолением его. Само понятие предусматривает человека: Иосифа Джугашвили. Его биография - необходимая составляющая феномена, но исчерпывает ли его? Налицо два полюса в подходе. Один тяготеет к своего рода инфернальному графику (в тайне задуманное, выпестованное в подвалах одиночного сознания и расчетливо, коварно осуществляемое - шаг за шагом). Нельзя сказать, что такой взгляд - чистая блажь. Но он не дотягивает до объяснения хотя бы потому, что феномен включает в себя многие тысячи, а за ними и миллионы мертвых и живых людей - и не только в виде мишени, но и в качестве пьедестала и орудия безграничной власти над условиями жизнедеятельности человека. Поэтому остается открытым вопрос: кто же субъект сталинизма и был ли этот субъект одним и тем же от начала и до конца (если допустимо говорить о конце)?

Другой полюс, и опять-таки не лишенный оснований, переносит центр тяжести на обстоятельства, которые как бы сами шли в руки банальному мистификатору и злодею, раздвигая границы его власти, и уже обратным ходом возвращались к породившим явление обстоятельствам, не столько даже изменяя природу их, сколько умножая число оборванных человеческих судеб. В этом случае за пределами объяснения (или лишь на периферии их) остается загадка пассивности, тайна недостающего сопротивления. А оно - лишь отчасти следствие, в громадной же мере причина, порождающая сталинизм и входящая в самое ядро его. Это опять-таки проблема субъекта, добровольно уступающего свою роль «творца истории» и не только пассивно, но и активно участвующего в постреволюционной десуверенизации, в коллективном обесчеловечивании.

Конечно, такова вообще антропология новейшего тоталитаризма. Но феномен Сталина - не просто одна из его разновидностей. В определенном и, быть может, доминирующем отношении он первичен, и первичность эта в свою очередь не одноактна, а представляет собою процесс, в котором сочетаются неизживаемое прошлое России (в контексте Мира!) и непредуказанность, проистекающая из того же исторического источника.

Между названными двумя полюсами - множество версий и оттенков их. Дано ли свести их к чему-то единому? Если да, то это «единое» не ответ, а вопрос, столь же двузначный, как сам сталинизм. Мы спрашиваем себя: не будь Сталина, не появись он прихотями внутрипартийной борьбы на вершине иерархии, совершилось ли бы то, что неотъемлемо (в большей, меньшей или исключительной мере) от его имени? Любое предположение следует освободить от мифа борьбы за единовластие между Троцким и Сталиным. Я убежден, что Троцкий и не домогался единовластия, да и не мог бы его достичь, даже если б превратил в самоцель. К рубежу схватки наследников Ленина он уже был «лишним человеком». Итак, единственный претендент, чья заявка на власть в огромной степени питалась потаенной ненавистью к Ленину (главной тайной его наглухо замкнутого внутреннего мира), - исходный пункт. Случайность с возрастающей (crescendo!) самодетерминацией.

А всемирно-историческая ипостась этого кентавра? В ее дальних истоках - превращение Руси в Россию, мозаики отдельных полугосударств в державу и суперэтнос, охватывающий гигантский Евразийский материк (и своим появлением определивший подвижную политическую и смысловую границу понятия «Запад»). С точки зрения эволюции «отдельно взятой» Руси это непосредственное вхождение ее в Мир - случайность, имя которой - монгольское нашествие с его переданным в наследство Москве пространством экспансии. Случайность с возрастающей (crescendo!) самодетерминацией. Результат со временем расщепляется - на империю, условием существования которой является, с одной стороны, сведение к общему знаменателю сугубо различных цивилизаций; с другой же стороны, неподвижность этой внеполитической субстанции не исключает, а предполагает одомашнивание новоевропейского прогресса в самодержавный модернизм, плоды коего - превращение безликой бюрократии в надсмотрщика над повседневностью (le quotidien Ф. Броделя), и беспрецедентное рабство развития,достигающее высшей точки к концу XVIII века и не уходящее полностью «никогда». Этому детищу мирового процесса противостоит внутри России, в качестве ее собственного отрицания, антиимперия Слова, притязающая на духовное лидерство и буквальное воплощение в тех же пределах. С равным правом мы можем назвать эту перевернутую внеполитическую субстанцию интеллигенцией (в специально русском смысле) - и революцией, которая уже в мыслительном первоимпульсе предстает как власть над историей и душами, собою творящая европеизацию без гильотины и освобождение от рабства без «бунта бессмысленного и беспощадного». Непомерность этого призвания рождает памятные взлеты и падения духа и действия: сквозь XIX век к веку XX .В данном контексте народ - главный предмет борьбы двух внеполитических субстанций, каждая из которых по-своему добивается «единства народа», состязаясь в средствах внесения этого единства сверху вниз. В 1917 году движению идей удается победить империю, овладев ее державным и человеческим пространством. Две проекции слились - на время! - воедино. Дух мировой революции, который нес в себе большевизм, совпал с жаждой миллионов крестьян завершить вековой спор с дворянской (и сросшейся с ней буржуазной) Россией - завершить его уничтожением всех былых средостений и прежде всего крепостнических перегородок на земле. Эту сдвоенную победу сегодня мы вправе назвать и великой, и пирровой.

Великая еще вчера не нуждалась, как будто бы, в доказательствах. Сегодня она под сомнением. Но приходит ли сомневающимся в голову, что пренебрегая масштабом совершившегося, они лишают себя возможности распознать родословную того, что мы окрестили сталинизмом?! Нет спору, Октябрьская революция вполне могла бы произойти и без персонажа по имени Сталин. Тем более это относится к нэпу. Сталин, как роковая неустранимая фигура, возникает после. Но в качестве кого - низвергателя или наследника? Либо в хорошо известной Западу, да и всем Миром «освоенной», роли палача-душеприказчика? Аналогии наводят на вопрос, но не содержат сами по себе ответа. Трудность в том, что отечественный Термидор непохож на своего классического предтечу: Францию тех двух десятилетий, которые, начавшись свержением Робеспьера, окончились наполеоновским Ватерлоо. Русская же революция, так и не став всесветной, осталась вместе с тем и непобежденной извне. Что это - очевидный плюс или тайный минус? Кажется странным относить к преимуществам исторического пути реставрации и «повторные» революции. А между тем прерывы процесса, откладывающие в запас время, имели (в эпоху становления буржуазной Европы) свой резон - по сравнению с финалистской безудержностью нашей революции и особенно рожденным ею способом удерживать свою институциональную форму. Да и мнимость «физической» непрерывности - не просто плод самообмана, закрепленного догмой и истреблением не так думающих. Догма и подготовила истребление, чтобы в свою очередь быть истребленной - в лице своих первоначальных носителей.