Коллектив авторов - Опыт словаря нового мышления

Широта географической распространенности очагов рассматриваемого понятия и его геополитического влияния дополняется содержательным разнообразием. Изучение этого явления выявило различия в ответах на следующие вопросы: свойственно ли оно современности или же является гибридом современности и прошлого? Можно ли говорить о “предтоталитаризме”, и если да, то в чем заключается роль культурных, религиозных и политических моделей прошлого? Исследования велись в двух направлениях: условия возникновения тоталитаризма и его функционирование. В первом случае были выявлены теоретические предпосылки (немецкий романтизм и его извращения и непоследовательность демократической традиции) его социально-политических истоков (атомизация общества, крах классовой системы, враждебные и индивидуалистические тенденции, тип власти и формы ее сакрализации). Во втором случае, при подчеркивании роли насилия, идеологии, госаппарата, всеобъемлющей однопартийной системы, разобщенности индивидов - встает вопрос о возможной целесообразности отказа от существительного “тоталитаризм” с заменой его прилагательным “тоталитарный” для обозначения власти, стремящейся к тотальному контролю, никогда не реализуемому полностью. Меняются и объекты приложения: “отшлифовав” и оформив теоретически это понятие в свете опыта муссолиниевской Италии, гитлеровской Германии и сталинского СССР, его приверженцы сегодня задают себе вопрос о его применимости к интегристским религиозным течениям и к некоторым странам “третьего мира”. В этих условиях легко понять отсутствие единодушия в определении термина и установлении “тарифной сетки”, позволяющей квалифицировать ту или иную систему как тоталитарную. Выявляющийся минимальный консенсус подводит под это определение те системы, где политическая власть претендует на осуществление тотального контроля, где поэтому поощряется тенденция к стиранию различий между политическим и социальным, к отрицанию водораздела между государством и обществом и где тем не менее лишенные всякой автономии индивиды участвуют в управлении и воспроизводстве системы; для этого необходимо по меньшей мере одно условие: непроявление внутренних конфликтов общества, в котором атомизированные массы пришли на смену классам и группам, нормальным состоянием которых являются автономия и взаимные конфликты. Однако по мере конкретизации анализа возникают и расхождения в оценках, поскольку на такие вопросы, как характеристика инструментов власти (террор, насилие, участие масс), значение определенной независимости в экономике, критерии оценки системы: первоначальный идеологический замысел, или сегодняшняя действительность, или же необратимость режима - с какого момента о ней можно говорить? - на такие вопросы даются самые различные и часто противоречивые ответы.

Несмотря на то что дебаты о тоталитаризме, бесспорно, продвинули вперед наши знания о тех чудовищных общественно-политических формациях, которые оставили свой отпечаток на нынешнем столетии, возникло определенное чувство неудовлетворенности (что не следует смешивать с чувством неловкости, вызываемым очевидной предвзятостью некоторых авторов), объясняемое двумя причинами: во-первых, полностью “чистые” модели создаются лишь в интересах эффективности теоретических исследований и поэтому плохо накладываются на повседневно наблюдаемую действительность; во-вторых, представления о том или ином общественном строе как однородном беспроблемном или же о какой-то системе власти как единой и всеобъемлющей часто существенно корректируются и даже опровергаются историческими и социологическими исследованиями.

Трудности в понимании СССР характерны и для трудностей, возникающих в дискуссиях о тоталитаризме, тем более что эти два сюжета часто сливаются воедино. С одной стороны, нельзя смешивать Советский Союз - ни времен систематического террора, ни периода выборочных репрессий - с “просто” диктаторскими или авторитарными режимами, поскольку они имеют узкую социальную базу, широта внутренней оппозиции ограничена уровнем репрессий, а не уровнем вовлеченности масс в систему, причем гражданское общество поднимает там голову каждый раз, когда внешние поражения, внутренние мобилизации или же одряхление власти приводят к ослаблению этой последней. Одним словом, возврат к демократическим формам решается там соотношением сил в условиях, когда враждующие стороны легко выявить и определить. Однако при всех этих различиях нельзя серьезно говорить в наше время в терминах тоталитаризма о функционировании советской власти и ее контроле над обществом. Конечно, нынешняя политика команды Горбачева логически вписывается в давнюю традицию государства, которому всегда удавалось проводить в жизнь необходимые меры и даже реформы в целях саморационализации, самоукрепления и повышения своей эффективности, независимо от субъективных намерений людей, стоящих у власти. Однако нельзя игнорировать ни социально-экономические возможности, предоставленные индивидуумам (допуск всей продукции колхозов и кооперативов на свободный частный рынок…), ни национальные движения, заставившие в Прибалтике и на Кавказе местные компартии, правительства и парламенты стать выразителями народной воли, демократические круги интеллигенции, неформальные клубы… Вопрос в том, есть ли внутри системы элементы, необходимые для демократизации. Каким образом она возникнет - в результате ломки или же длительного процесса?

Тем не менее, несмотря на всеобщую нестабильность и противоречивость сигналов, посылаемых системой, представляется, что понятие “тоталитаризм” в этой системе уже изжило себя. Прилагательное “тоталитарный” сегодня применимо к намерениям лишь той части власти, которая перешла к обороне и, что еще важнее, к широко преобладающему, видимо, направлению политической культуры. Читатель не должен недоумевать по поводу осторожности такого “не-вывода”, ибо, если признать, что СССР находится на крупнейшем повороте своей истории, любое определение его “природы” продержится ровно столько времени, сколько уйдет на его написание. До второго издания этой книги!

Элен Каррер д'Анкосс

Будучи создателем понятия “ленинизм”, Сталин никогда не употреблял слова “сталинизм” и не позволял льстецам использовать его, несмотря на то что преобладавшая тогда идеологическая система присоединила имя Сталина к именам его предшественников. И формула “Учение Маркса - Энгельса - Ленина - Сталина” была в ходу до самой его смерти. Этот факт ставит перед историками ряд важных вопросов. Существует ли особая категория явлений, которую можно назвать сталинизмом? Или это только вариант тоталитаризма, как утверждают Ханна Арендт, а за ней и многие другие специалисты по советской истории, включая Мерла Фэйнсода и Збигнева Бжезинского? Если принять сталинизм как самостоятельное понятие, в чем его истоки? В преемственной связи с традицией русской политической культуры? В прямом развитии большевизма Ленина? Или следует допустить, что сталинизм немыслим вне связи с личностью и планами человека по имени Сталин? Каковы, наконец, его отличительные черты и в какой мере сталинизм составляет систему, определившуюся при самом ее зарождении? Или он прошел через ряд последовательных форм? Другими словами, является ли сталинизм результатом медленного вызревания, последовательного развития отдельных его черт?