Коллектив авторов - Опыт словаря нового мышления

Издавна известно о собственности, что она двойственна по своей природе: насколько это вещь, настолько это и сама живая деятельность. Одно дело абстрактно иметь, другое - владеть, иметь актуально, на деле. Допустим, мне завели руки за спину или просто скомандовали: “Руки вверх!” Я их имею, свои руки, но что проку? Владеть ими не могу, моими руками распоряжаются другие, имея со своей стороны полную возможность диктовать, для чего именно и на какой срок их освободят, чтобы загрузить предписанной работой. Поскольку предметные или интеллектуальные средства деятельности служат прямым продолжением (усилением, обогащением) органов человеческого тела, в отношении этих средств можно повторить приблизительно тот же сюжет. Но для подобных операций с обществом нужна сила, нужно мощное орудие принуждения. “Все куплю”, - сказало злато. “Все возьму”, - сказал булат”. Прежде чем суметь присвоить общественный процесс, надо иметь в своем распоряжении средство такого присвоения. Средство возникло давно, это - государство и его исполнительный аппарат, населенный целой армией чиновников. В последнее время мы часто обращаемся к характеристикам бюрократии, данным Марксом еще в молодые годы. Среди определений, которые можно найти у этого автора, есть одно очень важное: “Бюрократия имеет в своем обладании государство, спиритуалистическую сущность общества: это есть ее частная собственность”. (Термин “спиритуалистическая” от латинского “духовный” и здесь, видимо, означает “не материальная”, то есть “не вещественная”.) Чиновник, монопольно владеющий государственной структурой и ее властными функциями, становится бюрократом-собственником. Именно он раздувает роль государства в обществе до чудовищных масштабов, преследует демократические институты, доводя дело до “огосударствления” всего социума и расширяя таким путем размеры своего владения. При “огосударствлении” не государство входит в общество, а общество как бы вбирается, ассимилируется государством. Государственный аппарат управления стремится охватить и плотно облечь все подробности общественных процессов по схеме: “государство на каждому шагу”. Например, контролируя все шаги экономики, бюрократический аппарат “сверху”, приказным порядком до сих пор определял: кому, что и когда производить; кому, что и по какой цене поставлять; кому, сколько и за что платить, вплоть до каждой операции труда; сколько кому выделить средств и сколько забрать; какую технику и технологию в каждом случае применить и т. д. и т. п. Поскольку в большом народном хозяйстве миллионы операций и миллиарды взаимосвязей,- разве все учтешь и перечислишь! Но тысячерукий податель народу его же собственного достояния пытается. Скажем, каждому из 25 млн. изделий, производимых в стране, он произвольно назначает цену, по каждому определяет расход материалов и энергии. Им движет своеобразная жажда наживы - стремление путем всеприсутствия “снять” с каждого клочка общественной практики благоприятную информацию о своей роли во всех достижениях, сформировав такие свидетельства в показатели групповых и индивидуальных заслуг у руля управления. То же самое бюрократия проделывала и в сфере культуры, вторгаясь чуть ли не на каждую страницу литературных рукописей, в каждую сцену спектаклей, каждый кадр кинофильмов, требуя всякий раз своего дохода - воспевать ее успехи надо было и литературно, и живописно, и музыкально, и кинематографически. Не избежала этой рабской доли и наука, особенно гуманитарная.

Притворно хлопоча над расползающимися частями беспозвоночного социального тела, бюрократия на деле только тем и занята, что сама разъединяет, атомизирует его элементы; выхватив из него свою долю, она с великим трудом пытается “сшить” остатки белыми нитками директивного плана и объявить себя великим интегратором.

Словом, суть заключается в том, что не государство говорит на языке управляемого объекта, а управляемый объект, лишенный своего голоса, вынужден изъясняться на языке бюрократического аппарата и его интересов. Бюрократия превращает общество в казенный дом, в котором свободная самодеятельность населения замещается административным уставом.

Общество, “встроенное” в государство, естественно перенимает от него специфическую композиционно-отношенческую структуру, сотканную из множества иерархически взаимосвязанных мест. Отличительной особенностью этих мест является их безраздельная принадлежность государству. Здесь можно быть министром или рабочим, вахтером или инженером, инженером-конструктором или инженером-технологом, художником или ученым, пожарником или учителем - кем угодно, но при огромном профессиональном разнообразии все как один являются служащими у государства и в этой своей униформе вполне сливаются в “социальной однородности”. Настоящие различия возникают внутри униформы, когда в общем составе государственных мест выделяется особый управляющий уровень.

От рабочего до министра - все трудятся по своим местам. Однако в этой идиллии трудового единства давно замечено что-то неладное. В октябре 1985 года Т. И. Заславская заявила: формула “два класса и один слой” не описывает с достаточной точностью дифференциации реального социалистического общества. Источники различий надо искать “в разных возможностях общественных групп распоряжаться общественными средствами производства” и, стало быть, управлять хозяйством и обществом.

Начальство предстало именно начальством, а не “ежиком в тумане” округленных статистических величин. Формально одинаковое, равное для всех отношение к средствам производства при разных, заведомо неравных фактических возможностях ими распоряжаться, “пускать в ход”. Отделение и обособление владельческих ролей глубоко замаскированы объективно, так как их выполнение - тоже труд. Непосредственно тождественный с владением, не отличающий себя от владения, как бы не замечающий своей избранности, своей особой причастности к собственности, такой труд тем не менее противостоит массовому труду именно как функциональная собственность.

Но чем душа тешится? Ведь управляющие не имеют никакого материального дохода от общественной собственности, которой с помощью государства безраздельно распоряжаются. (Это на Западе иные управляющие получают такой ломоть, что, пожелай они капитализировать свой доход и начать собственное дело, могли бы сами стать капиталистами.) Обычный должностной оклад руководителя, и весьма высокого ранга, не превышает у нас среднего заработка рабочего, а то и не добирает до него. Верно, только разве нельзя представить себе доход непосредственно в виде привилегированной деятельности, закрепленной в “пакете” распорядительных функций? Не сообщит ли и этот вариант владения соответствующую общественную величину обладателю “пакета”? В качестве дохода бюрократия присваивает то, чем владеет, и распределяет его так, как распределена сама в иерархической структуре власти. За свой управленческий труд бюрократ получает назначенную государством заработную плату, за участие в собственности - место в сообществе собственников. За труд ему платят по функциям, за участие в собственности - самими властными функциями с прибылью в виде служебной карьеры. И это, надо сказать, царское вознаграждение. Подобно вещным (или денежным “маскам”, возносящим своих носителей над прочими соотечественниками), функционально-распорядительная “маска” способна подсадить на пьедестал избранных даже самое заурядное лицо. Что за вопрос: крупный пост занимает, несомненно, крупный человек! Нигде место так не красит человека, как в бюрократической структуре (что, разумеется, не исключает и обратного). Не забудем, что к солидному месту приложены и немалые привилегии, объемлющие весь социально-бытовой и престижный спектр жизни, что называется, “от рождения до смерти”. Именно отделяющие от общества привилегии, а не просто повышенная покупательная возможность. Особое питание и особое лечение, особый транспорт, комфортные условия рабочего места и качественное жилье, непререкаемая первоочередность доступа ко всем источникам материальных и духовных благ, что, помимо собственного значения, имеет символическую ценность, питая тщеславие и все то же сознание исключительности. К тому же употребление распорядительных функций легко “обменивается” на дополнительные услуги благодарных клиентов. Обмен распорядительными возможностями - обычное явление в вельможном кругу. Однако главное - особенности самого властвования как деятельности, которая распределяет и совмещает, “пропускает” через себя все другие виды деятельности, становясь их фокусом. “В нашей буче, боевой, кипучей” вокруг властного фокуса, большого или малого, бурлит разнообразная жизнь, и вся она замыкается на управляющем, поскольку, кроме него, некому распорядиться. Лишь опосредованная его волей и получившая от него новый импульс, жизнь идет, а он предстает ее демиургом. Подобно тому как “лицо вкладывает свою волю в вещь”, что и составляет собственность в ее традиционной форме, бюрократическое лицо вкладывает свою волю в процесс, то есть во взаимодействие людей по поводу вещей или вовсе без такого повода. “Он - не он, а он - миллион…” Мы еще недооценили значения психологической роскоши, связанной с избранностью, возможностью повелевать людьми в результате иерархического возвышения одних лиц над другими. Таким образом, “огосударствление” представляет собой особое, “вторичное” отношение собственности; оно отличается от обычной государственной собственности тем, что создает под ее крышей закулисную внутригосударственную собственность - на административные средства распоряжения общественным богатством, на орудия управления социальными процессами. Общество выступает собственником средств производства в лице государства, но государство при недостаточном развитии демократии распоряжается общей собственностью исключительно в лице своего аппарата, обходясь без общества. Собственность государства на средства производства, превращенная в групповую собственность на само государство как структурно организованную совокупность средств управления, - вот фундаментальное основание бюрократии. Отсюда ее цель: как можно больше государства - везде, всегда, во всем; максимум зависимости общества от государства и минимум самого общества как такового, без прямого командного присутствия государства. История доказала: не может быть общественной собственности на средства производства без общественного же распоряжения средствами управления. Иначе обобществление получает ценность “выведенного яйца” под юридической скорлупой, а административная система, выведенная в этой “скорлупе”, становится, подобно злокачественному новообразованию, механизмом переработки общественного организма в бюрократический рост, в ходе которого судьбы людей разъедаются и замещаются карьерой чиновника.