Коллектив авторов - Опыт словаря нового мышления

В политической сфере этому соответствует монополизация власти. Власть оказывается в руках одной партии, а сама партия - под властью одного лидера (“вождя”, “фюрера”, “дуче” - это все синонимы). Происходит сращение правящей партии с государственным аппаратом. Вместе с тем происходит огосударствление общества, т. е. уничтожение (или крайнее сужение) независимой от государства общественной жизни, уничтожение гражданского общества(это выражается, в частности, в запрете всех иных политических партий и всех общественных организаций, не подчиненных правящей партии). Умаляется роль права, закона: власть получает дискреционные (т. е. законом не ограниченные и закону не подчиненные) полномочия, государство становится неправовым. Партийно-государственный аппарат устанавливает монопольный контроль и над экономической сферой, утверждая централизованное руководство экономикой (как якобы наиболее рациональное и эффективное). С монополией на политическую и экономическую власть тесно связана и монополия на информацию: при “тоталитарном режиме” и все средства информации, и само содержание обращаемой в обществе информации берутся под строгий контроль аппарата. Сохранение и упрочение всей этой системы монополий невозможно без насилия. Поэтому для “тоталитарных режимов” характерно применение террора как средства внутренней политики. Столь же характерна для них и милитаризация общества, создание обстановки “военного лагеря” или “осажденной крепости”.

В реально существовавших “тоталитарных режимах” принципы “тоталитаризма” не были осуществлены полностью. Некоторые сферы общественной жизни - семья, религия, искусство, наука и культурная традиция в целом - оказались в конечном счете несломленными “очагами сопротивления”. И когда “тоталитарный режим” рушится или отступает, общество способно воспрять и обновиться. Причины же краха “тоталитарного режима” кроются в нем самом: в его ограниченных возможностях саморазвития, в его плохой приспособляемости к быстро меняющемуся миру.

У нас после смерти Сталина произошло много перемен, но они были недостаточно кардинальны, и поэтому теперь, в ходе “перестройки”, мы все еще вынуждены преодолевать наследие сталинского “тоталитаризма”. В сфере идей только теперь была наконец осознана необходимость плюрализма (многообразия) и возвращения к общечеловеческим ценностям. Инакомыслие из слова бранного стало словом хвалебным. Со временем, наверное, и у нас вполне утвердится мысль, что высшая ценность и главное богатство общества - это свободная человеческая личность. В экономической сфере уже осознана нерациональность и неэффективность полной централизации и административно-бюрократического планирования. Осознана и роль права, законности; реабилитировано понятие “правовое государство”. Уже допущена определенная свобода информации. Происходят перемены и во взглядах на политические институты: растет понимание того, что наряду с общественным контролем за средствами производства необходим и общественный контроль за средствами власти, что бесконтрольная власть, какие бы благие цели она ни провозглашала, есть зло. Вряд ли кто-нибудь может предсказать, как будет развиваться наша страна в ближайшие годы и десятилетия, но хотелось бы надеяться, что возврат к “тоталитаризму” - и по объективным, и по субъективным причинам - невозможен.

Клаудио Ингерфлом

Немногим более шестидесяти лет тому назад в фашистской Италии появилась формула Stato totalitario - тоталитарное государство. Оппозиционные деятели (Джованни Амендола и Пьеро Гобетти) начали использовать прилагательное «тоталитарный» в негативном смысле. Так, с самого начала этому термину был придан политический оттенок. В начале 30-х годов выражение totale Staat было применено Карлом Шмидтом, затем Американское философское общество провело симпозиум по “тоталитарному государству”. В дальнейшем термины “тоталитаризм” и “тоталитарный” остаются в прежних рамках, выступая либо как чисто политические инструменты, либо как понятия, используемые для определения и разъяснения тех реальностей нашего века, которые не укладываются в ранее созданные обществоведческие категории. Но вот в 1951 году Ханна Арендт публикует свой труд “Происхождение тоталитаризма”, вскоре ставший обязательным источником ссылок. В нем были не только обобщены интуитивные подходы и проблематика предвоенного времени, но и содержались первые глубокие философские раздумья на эту тему. В 1956 году заметным событием становится теперь уже классический труд К. Фридриха и З. Бжезинского “Тоталитарная диктатура и автократия”, давший социологическую и политологическую систематизацию рассматриваемого явления. В атмосфере “холодной войны” получает право гражданства намеченный этими авторами тезис о параллели между наци-фашизмом и коммунизмом, уже имевший своих, правда немногочисленных, защитников, в том числе в Европе. Отныне понятие “тоталитаризм” пользуется неограниченным успехом в США, Великобритании и Германии, в то время как во Франции он встречает довольно сдержанный прием. С середины 50-х годов эти теоретические модели начинают ставиться под вопрос и пересматриваться их собственными авторами, поскольку смягчение террора после смерти Сталина, а также народные восстания в Венгрии и Польше, опровергая предшествующие анализы, требуют переосмысления тезиса о внутренней (поскольку неофашизм был побежден в войне) способности системы к эволюции. В 70-х годах понятие “тоталитаризм” почти полностью дискредитируется в США. Зато оно обретает второе дыхание во Франции, где с опубликованием “Гулага” как бы подтверждается правота тех немногих досолженицынских эмигрантов, чьи разоблачительные выступления казались лишенными всякой надежды на успех, а также выявляется обоснованность акций почти одинокого Раймона Арона и групп, сложившихся вокруг журналов “Социализм и варварство” и “Эспри”. Еще более существенным последствием этой публикации явилось включение тоталитаристской проблематики в основной публицистический оборот. Отступничество бывших коммунистов и леваков, с лихвой разрекламированное средствами массовой информации, провалы СССР и маоистского Китая, послевоенный Вьетнам и Кампучия закрепляют успех термина “тоталитаризм” во Франции.

Тем временем широкую публику завоевывала литература Оруэлла, Милоша, Солженицына. Причиной этому были как исключительные качества этих писателей, так и то обстоятельство, что как в предвидениях, так и в описаниях постфактум, не будучи связанной ни строгой терминологией, ни обязанностью выработать какую-либо теоретическую модель, способную воплотиться в реальность, именно литература смогла осуществить самое впечатляющее, мобилизующее, проницательное и достоверное проникновение в суть явления, именуемого тоталитаризмом. Этому способствовали также нечеткость научного лингвистического аппарата и вызываемая этим неудовлетворенность.