Витторио Страда - Марксизм в эпоху III Интернационала. Часть первая. От Октябрьской революции до кризиса 1929 года. Выпуск первый

В двух статьях выпуска анализируется фигура Троцкого. Первая из них – работа израильского историка Б. Кней-Паца – явно апологетическая. Приписывая Троцкому авторство тех или иных «новаций» в марксистской стратегии, Кней-Пац игнорирует глубочайшую разработку В.И. Лениным, в частности, революционной роли крестьянства (произведенную еще до революции 1905 г.), да и вообще диалектики социальной отсталости, которую В.И. Ленин исследовал в ходе всей своей творческой деятельности. Троцкий представлял «революцию против отсталости» как насильственную модернизацию сверху, тогда как для В.И. Ленина революция не могла не быть делом самих трудящихся масс, воспитывающихся и поднимающихся в ходе ее. Троцкий, как и деятели его типа, взявшие на вооружение его программу и методы построения «организованного», по существу тоталитарного, общества, которое мыслилось им социальным идеалом, был, выражаясь популярным социологическим термином, маргинальной личностью, да еще в концентрированном виде, компенсирующей свою социальную ущемленность социальной мстительностью и злобой; поэтому, например, широчайшую народную крестьянскую массу он и ему подобные высокомерно третировали как пассивный строительный материал для своих холодно-бесчеловечных конструкций. Кней-Пац представляет Троцкого исключительно трагической личностью (в соответствии с довлеющим в книге духом сочувствия побежденным), проходя мимо того факта, что его личная судьба явилась исторически справедливой расплатой за его «революционную беспощадность», точнее, безжалостность. Эта, можно было бы сказать, убийственная диалектика троцкизма как суперреволюционности осуждена историей и с потрясающей осязаемостью передана в произведениях советской художественной литературы и научных работах советских авторов. Но Кней-Пац – как почти все авторы разбираемой книги, за редкими исключениями, – высокомерно игнорирует современную советскую историографию, поскольку даже критическое знакомство с нею разрушило бы созданный им образ.

В работе итальянского историка В. Страды В.И. Ленин и Троцкий сопоставляются в политико-психологическом плане. Несмотря на выпады против ленинизма, Страда не может не признать превосходство творческой революционности В.И. Ленина над схоластичностью и догматичностью Троцкого. Кстати, эти качества последнего выявляются и из материала, приводимого Кней-Пацом. Для нас могут представить определенный интерес и данные израильского историка о том, какие идеи Троцкий почерпнул (а затем выдавал за свои) у Парвуса, этого авантюриста, пытавшегося использовать в своих интересах как революционное рабочее движение, так и германский генеральный штаб. Упомянутые черты Троцкого объясняют, почему он, как констатирует Страда, не сумел, а точнее, просто не мог разработать концепцию революционной партии, почему он, как признает Кней-Пац, не имел сторонников – уточним: не вообще, а именно в широком рабочем движении, в движении трудящихся масс. Ибо это движение можно было увлечь не априорными схемами, а, как это делал В.И. Ленин, живой заинтересованностью в простых людях труда со всеми их сильными и слабыми сторонами, доверием к ним, их революционности, житейской мудрости и честности.

И хотя Страда, в отличие от Кней-Паца, на словах отдает предпочтение В.И. Ленину, для советского читателя окажется неприемлемой форма, в которой итальянский историк провел свое сопоставление. К тому же Страда исказил некоторые факты и выводы. Он создает, например, впечатление, будто творческий марксизм В.И. Ленина был чуть ли не равнозначен оппортунизму, будто В.И. Ленин был «политическим игроком», явно применяя к нему чуждые мерки. В действительности же смелые политические решения В.И. Ленина, которые лишь поверхностный или тенденциозный наблюдатель может отождествить с авантюризмом Троцкого, были результатом глубокой, выработанной опытом политической интуиции, вдумчивого научно-политического анализа и потому безошибочного расчета, одушевленного верой в революционную перспективу, в революционность масс.

Конечно, советскому читателю сам факт рассмотрения таких фигур, как Мартов и – особенно – Троцкий, в рамках истории марксизма покажется, вероятно, вызывающим и даже кощунственным, но приходится иметь в виду, что на Западе отнесение Троцкого к числу наиболее крупных марксистов XX века считается само собой разумеющимся.

И хотя при обсуждении роли течений, лежащих, на наш взгляд, вне марксизма-ленинизма, допущен явный перекос, все же авторы книги не могли не считаться с названием, которое они сами ей дали, – «Марксизм в эпоху III Интернационала». Правда, публикуемый здесь материал не равноценен. Так, если в статье М. Джонстона признается социально-историческая обоснованность и политическая правильность ленинской политики, отстаивается ленинизм, ленинский вклад в революционную теорию от наскоков со стороны тех, кто сомневается в оригинальном, творческом характере ленинизма, то в статье М. Реймана, скудной по материалам, вторичной по концепции и неубедительной по выводам, много неточностей, допускаемых как бы походя, однако, искажают общую картину. Рейман, к примеру, утверждает, будто в «Государстве и революции» упрощена характеристика буржуазного государства.

Представляет интерес статья итальянского историка А. Агости, хотя и не со всеми ее положениями можно согласиться. Характерно, что в основу своей работы он положил программное высказывание видного итальянского левосоциалистического лидера Р. Моранди (1902 – 1955), который, указывая на необходимость динамического понимания коммунизма, считал его подлинно революционным социализмом. Моранди стоял на позициях куда более близких нам, чем сегодня занимают некоторые деятели Итальянской компартии.

Агости сосредоточивает внимание на неоднородности групп и течений, объединившихся в возникших в начале 20-х годов компартиях. Само по себе это положение бесспорно, если не упускать из виду другой стороны дела. Ведь сам факт объединения означал: то, что сближало эти группы, этих людей, было сильнее и важнее того, что их разделяло.