Сергей Морозов - Цивилизация, машины, специалисты. Человейник. Инсектоиды

Чем большими становятся деньги, тем более они становятся символическими; потому что они становятся неповоротливыми и начинают от всего зависеть. С другой стороны, государство делает деньги символическими, обладая возможностью их создания и контроля.

Люди в здоровом обществе менее склонны к символизму, чем в позднем нездоровом обществе или в недоразвитом обществе. Упрощенным и слабым мозгам проще работать с большей степенью символизма.

После себя цивилизации оставляют пустыни — и ландшафтные, и человеческие. Потому что став одномерными, они перерабатывают всё сущее в символы. Природные ресурсы, человеческие ресурсы, потом чужие природные и человеческие ресурсы, сначала посредством потребительской массы преобразуются путем массового потребления в потребление символов и далее в символические величины, вроде символов на электронных счетах.

Символы постоянно становятся причинами массовых конфликтов. И чем более абстрактны и размыты символы, тем чаще. В поздних цивилизациях идет борьба за символы, которым вообще не могут найти определений. Чистая агрессия, происходящая изнутри людей, очень стремится найти какой-нибудь символ, чтобы более-менее через него оформиться, найти для себя рационализацию.

На символах можно делать деньги. До тех пор, пока их относительно мало. А когда все уходят в символы — их рынок обрушивается вместе с цивилизацией.

Финал: одномерное существо в состоянии психоза верещит символы. Чаще даже не символы, а против символов. Что в начале, то и в конце; как рыбка корюшка с пятном. А психозы для этого человека генерируются на любом месте, в том числе и на пустом, чтобы он на них отвлекался. Это относится к «зрелищам».

У человека, как у представителя биологического вида, нет никакой иной цели, кроме как собственно быть. Человек был когда-то, жил когда-то в системе-среде, которая автоматически обеспечивала ему возможность быть. Многих при этом съели, но возможность быть поддерживалась. Но потом человек создал новую, свою систему-среду жизни. Даже не создал — в результате технического прогресса, в результате той же самой борьбы за бытие она сама создалась. И оказалось, что быть в ней можно, но только не автоматически, а сознательно. А как именно сознательно — не ясно. Специалисты — это количественно очень малая группа. Но в первоначальном городском обществе доля специалистов очень велика, и значение их тоже; города вообще были местами для специалистов. От наличия и эффективности специалистов зависит выживание новой общности. Поэтому специалисты и являются определяющим фактором, в том числе они определяют собственно время общества — в каком времени общество живет, сколько ему еще жить и когда оно станет необществом. Конечно, определяют они это не сознательно, а опосредованно через свои качество и количество.

Человейник — это мир, где люди подобны насекомым и сведены к насекомым. Человейник — это мир, лишенный человеческой культуры. Это мир, лишенный свободы, поскольку функции человьев предопределены подобно функциям насекомых. Программы есть структуры, когда все запрограммировано, то всё заструктурировано, значит, места для свобод не остается.

Человейник лишен культуры и свободы не потому, что в нем существует такой административный запрет (хотя возможен). Это лишнее, поскольку собственно человью эти свобода и культура не нужны, они для него лишнее, избыточное и непонятное. У человья нет органов, из которых могут быть сделаны такие рецепторы, чтобы культуру и свободу оценить. А нет их потому, что из них или уже сделано что-то полезное для человейника, или они уже атрофировались, чтобы снизить затраты энергии. Человей соответствует человейнику, адаптирован к человейнику как к среде; и человейнику, и человью культура и свобода не нужны одинаково. Через это соответствие системы довольно стабильны и первоначально прочны.

Человейник — это цивилизация, действующая по программе, в которой живут люди, действующие по программе, и программы людей синхронизированы с программой цивилизации. Поскольку синхронизация на высоком уровне невозможна, она производится на низком уровне, а для ее обеспечения убирается все, что выше этого низкого уровня. У муравья нет плана муравейника, который он строит. Он синхронизирован на низком уровне — тащить веточку в муравейник. Строить муравейник — это слишком высокий уровень, такого у муравья нет. Муравей не знает, что такое муравейник и как его строить. Как и человек не знает, что такое цивилизация и как ее строить.

Отупение населения, снижение общего интеллекта происходит невероятное. Но как же цивилизация продолжает жить? А все ее задачи разделены на задачи малые, специальные, с которыми отупевшие люди вполне могут справляться. Чем глупее становятся люди — тем сильнее дробятся задачи.

Редукционизм — разделение на все более мелкие детали, на все более мелкие операции — из науки распространяется на всё, на все аспекты жизни. После утраты всех и всяких представлений о жизненных основах люди-детали занимаются детальками жизни. А собственно жизнь для них слишком большая вещь, чтобы её понять; поэтому в плане жизни они или уходят от темы, или выдают что-то заученное.

Сам размер детали сокращается. При этом деталь становится все более примитивной и при этом все более универсальной. И так со всеми деталями, не только с людьми-деталями, это универсальное правило.

Да и чтобы люди понимали информацию, ее нужно разбивать на маленькие части. А что делать? Маленькие люди, люди-детали не могут понять большую информацию. Редукция неизбежна. Процесс идет двунаправленно: и со стороны информации-сверху, и со стороны человека-снизу.

Истинное (и смысловое) состояние вещей — целостное, а не состояние их элементов.

Если человека подвергнуть последовательной редукции, то сначала получится скотина, а потом насекомое. Редукция — это деградация. Редукция как метод повышения эффективности (например, через разделение труда) трансформируется в редукцию как цивилизационный процесс в результате накопления инерции.

Тенденция к редукции и углублению специализации задает уже собственную инерцию. Например, «доктор философии» — сам термин — должен был предполагать ширину универсальности против узости специализации; но был переработан снова в еще большую узость специализации.

Особые способности делаются из универсальных способностей и за счет них. Больше их делать не из чего.

Чистая глупость — это простое отсутствие интеллектуального компонента, и далее одного из подвидов интеллекта вследствие того, что компонент мал и неразвит. Специализация сопровождается отсутствием интеллектуального компонента вследствие того, что из него был сделан иной интеллектуальный компонент. Результат обычно один и тот же — недоумие в некоторых областях. Смысл в том, что специализация есть причина обычной глупости.