Фрэнсис Паркер Йоки - Imperium. Философия истории и политики

Поэтому, когда в XX веке организм не осмеливается мобилизовать население на своей территории, такая территория оказывается внутренне слабой и не может считаться частью политического тела. Продолжаться это может лишь до тех пор, пока данная территория не окажется в фокусе политического напряжения. Закон определяет также географические размеры политической единицы. Действительные границы там, где прекращаются защита и повиновение.

Слова «защита» и «повиновение» здесь тоже не намекают на какое-либо моральное содержание. Так, «защита» может означать беспредельный военный террор, а «повиновение» — альтернативу концентрационного лагеря. Оккупированная неевропейскими армиями Европа по смыслу этого органического закона находится под защитой. Несмотря на то, что эти неевропейские армии морят население голодом и пытками, тем не менее, они защищают эту часть Европы от посягательств другой политической единицы. Америка защищает свою часть от России, а Россия защищает свою от Америки. Поэтому данный термин нейтрален в плане оппозиции альтруизм-эгоизм. Защита — это проявление не доброты, а власти. Повиновение подразумевает не благодарность, а политическую покорность из любых соображений.

Если предоставляющая защиту сила принадлежит к той же культуре, что и защищаемая территория с ее населением, повиновение со стороны культурного слоя будет полным, естественным и добровольным, по крайней мере когда речь идет о существовании самой культуры. Этот закон описывает, например, европейский феодализм. Феодализм — самая сильная политическая система из всех возможных. Она интегрирована внутренне и внешне. Это система, в которой политическая деятельность осуществляется в пределах строгих формальных границ. Это интернационал в единственно верном смысле данного слова, феномен справедливости (equal validity), пронизывающей всю культуру. В нашем случае такими были форма и содержание (form and vessel) всей западной жизни на протяжении трехсот лет. Основополагающая идея феодального уклада — не что иное, как защита и повиновение.

Закон иллюстрируется также примерами протектората, признаваемого западным межнациональным правом. Вдобавок он описывает любые возникающие федеративные единицы. Политическую роль играет только центральное правительство; предоставляя защиту, оно пользуется политическим повиновением.

Экзистенциальная природа закона подтверждается также тем, что если государство не способно защитить территорию и население в пределах своей системы, эта территория и население переходят в систему другого государства, которое может и желает предоставить защиту. Переход может быть совершен либо посредством бунта, либо посредством войны. Он может быть результатом переговоров, особенно если государство-протектор допускает существование на защищаемой территории квазиправительства, которое может прийти к частному взаимопониманию с другими державами, чтобы передать им население и территорию. Кстати, это показывает, насколько опасно в политике погрязнуть в вымыслах. Бахвальство на тему, что вассалы не есть вассалы, может заставить их сменить лояльность. Не менее рискованно заявлять о неприступности своих крепостей: это всегда звучит убедительно для их владельца, но не для решительного государства того же ранга.

В более общем виде все это можно выразить так, что в эпоху абсолютной политики политическая видимость должна соответствовать политической реальности. В годы морально-экономического лицемерия мастерство заключалось в искусном поддержании иллюзии свободы на фоне жестких условий рабства. В новую эпоху, которая продлится еще два столетия, такие вещи становятся как невыполнимыми, так и отвратительными. Невыполнимыми, потому что всегда существует опасность самообмана, а не обмана политического противника. Отвратительными, потому что здоровые силы нашей эпохи презирают лукавство и завуалированные формулы, скрывающие политическую неполноценность.

В стране, где вся политическая лексика пропитана лицемерной моральностью, политики не могут говорить открыто даже друг с другом. Пропагандистский террор, необходимый для увековечения идущей вразрез с фактами политической терминологии, заканчивается ослаблением правительств таких стран изнутри. Любой, кто позволяет себе чисто фактуальную ремарку, берется на заметку, и лучшие умы оказываются в концентрационных лагерях.

Мы увидели, что мир политики представляет собой плюриверсум. Этот органический факт чреват фатальными последствиями для идеолога, верящего в Лиги Наций, и рушит все его схемы. Обе Лиги Наций, учрежденные неевропейскими силами после первых двух мировых войн, были не интернациональными (international) [70] Поскольку автор строго различает такие сущности, как «нация» и «народ», чтобы не искажать смысл оригинала, английское «international» здесь передается не как «международный», что соответствовало бы современному русскому словоупотреблению, а как «интернациональный». — Примеч. пер. , но только межгосударственными (interstate) организациями. В английском языке здесь не проводится четкое и однозначное различие, как в немецком. Немецкое «zwischenstaatlich» означает то, что существует между государствами как самодостаточными изолированными единицами; «international» же в немецком указывает на нечто, присущее обоим государствам и проникающее через государственные границы в любом направлении. Так, македонский терроризм в XIX и XX столетиях был поистине интернациональным, но не межгосударственным. Если бы население разных государств мира было представлено в Лигах Наций достаточно независимо от всех своих государств, и если бы государства вообще не были в них представлены, тогда можно было бы называть их интернациональными организациями. Когда же единственным представителем является государство, тогда организация исключительно «zwischenstaatlich», то есть «межгосударственная».

Это различие нельзя упускать из виду потому, что межгосударственная организация предполагает наличие государств. Если это настоящие государства, а не только так называемые, значит они подчиняются законам суверенитета и тотальности. По крайней мере, некоторые из членов обеих Лиг были в этом смысле настоящими государствами. В первой Лиге в разное время таких состояло пять, шесть и семь, во второй Лиге осталось только два. Но в таком случае эта Лига — просто арена для ведения межгосударственной политики.

Интернационал, свойственный душе нашей культуры, имеет возможность абсорбировать в себя все государства, если его идея объемлет жизнь в ее тотальности, то есть является культурной идеей, а не просто политической схемой и, главное, не какой-то абстракцией, идеалом . Таким интернационалом был феодализм. Стоит ли говорить, что всевозможные революционные «интернационалы», порожденные классовой войной, не таковы, потому что берут начало в политике и являются чисто негативными. Культурная идея не может быть негативной; она не изготавливается кустарным способом, а сообщается развитием культуры на основе внутренней необходимости высшего организма. Выражение «дух времени» эквивалентно выражению «культурная идея» . И то, и другое имеет сверхличную природу, и самое большее, на что способен человек, — это сформулировать идею, попытаться ее реализовать, или наоборот, задушить и деформировать ее. Изменить или уничтожить такую идею ему не под силу.