Дени Дидро - Мысли к истолкованию природы

XLVI. Существуют обманчивые явления, которые на первый взгляд будто бы опрокидывают систему, но, если их лучше изучить, служат ее подтверждением. Эти явления — истинное наказание для философа, в особенности когда он предчувствует, что природа ему навязывает их и что она ускользает от его догадок благодаря какому-то необычному и тайному механизму. Этот затруднительный случай будет иметь место всегда, когда явление окажется результатом многих причин, действующих согласованно или в противоположных направлениях. Если они действуют совместно, то количество явлений будет слишком большим в сравнении с выдвинутой гипотезой; если они будут противоположны, это количество окажется слишком незначительным. Порой же это количество будет равно нулю; тогда явление исчезнет, и чему тогда приписать это капризное молчание природы? Догадываемся ли мы о причине этого явления? От этого мы вряд ли продвинулись бы вперед. Надо потрудиться над разделением причин, надо разложить результат их действий и свести очень сложное явление к явлению простому или, во всяком случае, обнаружить сложность причин, их связь или их противоположность с помощью какого-нибудь нового опыта. Это очень тонкое дело, иногда невозможное. Тогда система становится шаткой, философы разделяются: одни продолжают за нее держаться, других увлекает опыт, который представляется противоречащим ей; споры продолжаются до тех пор, пока проницательность или случай, постоянно приносящий что-то новое и более плодотворный, чем проницательность, не устранит противоречие и почти отвергнутые идеи не окажутся вновь в чести.

XLVII. Следует предоставить опыту свободно развиваться; показывать опыт лишь с той стороны, которая подтверждает, и скрывать противоречащую сторону — это значит держать опыт в плену. Плохо не то, что имеешь идеи, а то, что позволяешь им ослеплять себя, когда производишь опыт. Строги к опыту лишь в том случае, когда результат противоречит системе. Тогда не упускают из виду ничего, что может изменить облик явления или язык природы. В противоположном случае наблюдатель снисходителен: он поверхностно рассматривает обстоятельства;

он и не думает спорить с природой; он верит ей с первого слова; он не подозревает, что могут быть двусмысленности. Следовало бы сказать ему: "Твое дело — вопрошать природу, а ты заставляешь ее лгать или боишься ее собственных объяснений".

XLVIII. Если идти по плохой дороге, то, чем быстрее идешь, тем легче сбиваешься с пути. А как вернуться обратно, пройдя огромное пространство? Истощившиеся силы не позволяют этого. Тщеславие бессознательно сопротивляется; слепая привязанность к определенным принципам придает всему окружающему облик, извращающий предметы. Видишь их уже не такими, каковы они в действительности, а такими, какими им следовало бы быть. Вместо того чтобы менять понятия о вещах, кажется, ставят цель подогнать вещи под свои понятия. У философов эта страсть больше всего свойственна тем, кто слепо следует своему методу. Как только такой философ в своей системе поставил человека во главе четвероногих, он рассматривает его в природе лишь как четвероногое животное. Напрасно высший разум, которым он одарен, громко протестует против этого наименования его животным; напрасно его телосложение противоречит определению его как четвероногого; напрасно природа обращает его взоры к небу: предубеждение системы пригибает его тело к земле. Согласно этому предубеждению, разум есть лишь более совершенный инстинкт; в силу этого предубеждения всерьез настаивают на том, что, когда человек намеревается превратить свои руки в ноги, он не может этого сделать только потому, что он потерял привычку.

XLIX. Поскольку диалектика некоторых систематизаторов слишком своеобразна, необходимо дать ее образчик. Согласно Линнею, человек не есть ни камень, ни растение; следовательно, это животное. У него не одна опора (движения); значит, это не червь. Он не насекомое, раз у него нет усиков. У него нет плавников; следовательно, это не рыба. Не птица, так как у него нет перьев. Что же такое человек? У него рот четвероногого животного. У него четыре ноги: две передние служат ему для хватания, две задние — для ходьбы; следовательно, это четвероногое животное. "Правда, — продолжает систематизатор, — исходя из моих естественнонаучных принципов, я никогда не мог отличить человека от обезьяны; ведь существуют обезьяны, у которых меньше шерсти, чем у некоторых людей; эти обезьяны ходят на двух ногах и пользуются своими ногами и руками подобно людям. Речь же для меня — не отличительный признак; согласно моему методу, я принимаю только такие признаки, которые зависят от числа, фигуры, пропорции и положения". "Следовательно, ваш метод плох", — возражает логика. "Следовательно, человек есть животное о четырех ногах", — заявляет натуралист.

L. Чтобы поколебать гипотезу, иногда достаточно бывает предоставить ей полный простор. Испробуем это средство на гипотезе эрлангенского доктора; его произведение, полное оригинальных и новых мыслей, заставит наших философов поломать голову. Предмет его исследования — самая всеобъемлющая из всех проблем, выдвигаемых человеческим умом, — это универсальная система природы. Автор начинает с краткого обзора мнений своих предшественников и с указания недостаточности их принципов для объяснения всеобщего развития явлений. Одни из них исходили только из протяженности и движения, другие сочли нужным присоединить к протяженности непроницаемость, подвижность и инерцию. Наблюдения над небесными телами, или, более обобщенно, физика больших тел, доказали необходимость силы, благодаря которой все части по определенному закону стремятся, или тяготеют, друг к другу; вследствие этого допустили притяжение, прямо пропорциональное массе и обратно пропорциональное квадрату расстояния. Самые простые химические процессы, или элементарная физика малых тел, заставили обратиться к притяжению, которое подчиняется другим законам; а невозможность объяснить образование растения или животного при помощи притяжения, инерции, подвижности, непроницаемости, движения, материи или протяженности заставила философа Баумана предположить существование еще и других свойств природы. Не удовлетворенный пластическими природами, с помощью которых, не прибегая к материи и к разуму, хотели объяснить все чудеса природы; подчиненными разумными субстанциями, действующими на материю непостижимым образом; одновременностью творения и формирования субстанций, которые, будучи заключенными одна в другой, развертываются во времени в продолжение этого первого чуда; вневременностью их создания, представляющего не что иное, как неразрывную цепь чудес, повторяющихся в каждый момент длительности, он пришел к выводу, что эти системы, являющиеся недостаточно философскими, не возникли бы вовсе, если бы у нас не было необоснованной боязни приписывать хорошо известные модификации существу, сущность которого нам неизвестна; быть может, именно поэтому и вопреки нашему предубеждению эта сущность вполне совместима с данными модификациями. Но что представляет собой это существо? Каковы его модификации? Назову ли я его? Разумеется, отвечает доктор Бауман. Это существо — телесное существо; его модификация — желание, отвращение, память, ум — словом, все свойства, которые мы признаем в животных, которые у древних мыслителей именовались чувственной душой и существование которых допускает доктор Бауман как в мельчайшей частице материи, так и в самом крупном животном пропорционально формам и массам. Если бы, говорит он, было неосмотрительным приписывать молекулам вещества ту или иную степень сознания, то это было бы одинаково неосмотрительным предположением и в отношении слона или обезьяны, и в отношении песчинки. Здесь наш философ из эрлангенской академии всеми силами пытается избежать какого бы то ни было подозрения в атеизме; и ясно, что он поддерживает свою гипотезу с известным энтузиазмом только потому, что она кажется ему достаточной для того, чтобы объяснить самые трудные явления и при этом не прийти к материалистическим выводам. Нужно прочесть его книгу, чтобы научиться примирять самые смелые философские идеи с глубочайшим уважением к религии. Бог сотворил мир — так утверждает доктор Бауман, — а наше дело, если это только возможно, открыть законы, которыми он пожелал сохранить мир, и средства, которые он определил для воспроизведения индивидов. Здесь нам открыт широкий простор, мы можем высказать нашу точку зрения; главные же мысли доктора сводятся к следующему.