Дени Дидро - Мысли к истолкованию природы

LIII. Физику нужна исключительная осмотрительность как в изобретении, так и в усовершенствовании инструментов; нужно остерегаться аналогий, никогда не заключать ни от большего к меньшему, ни от меньшего к большему; нужно исследовать все физические свойства употребляемых веществ. Физик никогда не достигнет успеха, если оставит без внимания вышесказанное; даже когда он правильно произведет все измерения, сколько раз случится так, что небольшое препятствие, им не предвиденное или упущенное из виду, преградит ему путь к познанию природы и заставит его бросить свой труд, когда он казался ему уже осуществленным!

LIV. О различении объектов. Поскольку разум не может все охватить, воображение не может все предвидеть, чувство — все воспринять, а память — все удержать; поскольку великие люди родятся так редко, прогресс в науках так часто задерживается вследствие переворотов, поскольку века исследований тратятся на то, чтобы восстановить знания прошлых времен, постольку ставить целью наблюдать все без разбору было бы несправедливым к роду человеческому. Люди, обладающие необычайным талантом, должны расходовать свое время так, чтобы уважать самих себя и потомков. Что подумали бы о нас потомки, если бы мы смогли передать им только полную науку о насекомых, только обширную историю микроскопических животных? Для великих умов существуют великие объекты, а для малых умов — малые. Последним лучше уж заняться хоть этим, чтобы не бездельничать.

LV. О препятствиях. Недостаточно желать какой-нибудь одной вещи — при этом приходится мириться со всем, что почти неразрывно связано с желаемой вещью; кто решил отдаться занятиям философией, тот должен быть готов не только к физическим препятствиям, связанным с природой его объекта, но и к множеству моральных препятствий, которые встанут перед ним, подобно тому как они вставали перед прежними философами. Когда он встретит препятствия, когда его не будут понимать, станут клеветать на него, компрометировать его, разрывать на части, он должен будет сказать самому себе: "Разве только в мой век, разве только для меня существуют люди, преисполненные невежества и злобы, души, снедаемые завистью, головы, сбитые с толку суеверием?" Если у него возникнет потребность пожаловаться на своих сограждан, то пусть он скажет так: "Я жалуюсь на своих сограждан, но если бы можно было расспросить всех и задать каждому из них вопрос, предпочел ли бы он быть автором в "Церковных новостях" или Монтескье, автором "Писем к американцу" или Бюффоном, нашелся ли бы хоть один мало-мальски разумный человек, который стал бы колебаться в выборе? Итак, я убежден, что наступит время и я получу единственное ободрение, имеющее для меня значение, если мне удастся его заслужить".

А вы, пользующиеся званием философов и остроумных людей, не стыдящиеся походить на тех навязчивых насекомых, которые в продолжение своего кратковременного существования мешают людям в их занятиях и отдыхе, — какова ваша цель? Чего вы ждете от своего упорства? Когда вы ввергнете в отчаяние всех сохранившихся славных писателей и всех блестящих умов нашей нации, что вы дадите ей взамен этого? Каковы те удивительные произведения, которыми вы возместите для рода человеческого утрату того, что он мог бы получить?.. Вопреки вам среди нас и наших потомков будут в почете имена Дюкло, Д'Аламберов, Руссо, имена Вольтеров, Мопертюи и Монтескье, имена Бюффонов и Добантонов. А если найдется кто-то в будущем, кто будет помнить ваши имена, то он скажет:

"Вот кто некогда преследовал выдающихся людей своего времени"; и если у нас есть предисловие к "Энциклопедии", есть "История века Людовика XIV", есть "Дух законов" и "История природы", то только потому, что, к счастью, не во власти этих людей было лишить их нас.

LVI. О причинах. 1. Если полагаться только на тщетные догадки философии и на слабый свет нашего разума, можно было бы подумать, что у цепи причин не было начала и что цепь следствий не будет иметь конца. Предположите, что какая-нибудь молекула переместилась; переместилась она не сама по себе: причина ее перемещения имеет свою причину, та причина — другую и так далее; таким образом, нельзя будет найти естественных пределов для причин в истекшем времени. Представьте себе, что молекула переместилась;

это перемещение будет иметь следствие; это следствие — новое следствие и так далее, и нельзя будет найти естественных пределов для следствий в будущем. Разум, потрясенный этим бесконечным рядом самых незначительных причин и самых незаметных следствий, отказывается от этого предположения и от некоторых других такого же рода только из-за предрассудка, что ничего не происходит вне пределов деятельности наших чувств и что все кончается там, где мы больше не видим. Но важнейшее отличие наблюдателя природы от ее истолкователя заключается в том, что последний начинает свои исследования там, где первому уже недостает его органов чувств и инструментов. Он строит догадки о том, что должно произойти, на основании того, что уже произошло; исходя из порядка вещей, он делает абстрактные и общие заключения, которые для него обладают всей очевидностью чувственно данных и частных истин; он доходит до понимания самой сущности порядка;

он усматривает, что чистое и простое сосуществование мыслящего существа с каким-нибудь рядом причин и следствий недостаточно для того, чтобы вынести абсолютное суждение; здесь он останавливается. Если бы он сделал лишний шаг, он вышел бы за пределы природы.

2. О конечных причинах. Кто мы такие, чтобы объяснить цели природы? Неужели мы не замечаем, что почти всегда восхваляем мудрость природы за счет ее могущества и что из ее запасов мы берем больше, чем когда-нибудь сможем представить в ее распоряжение? Это плохой способ объяснения природы, даже в естественной теологии. Это значит заменять человеческими догадками промысел божий; это значит связывать самую существенную из теологических истин с судьбой гипотезы. Но достаточно самого обычного явления, чтобы показать, насколько исследование этих причин идет вразрез с подлинной наукой. Я могу себе представить, как физик в ответ на вопрос о природе молока скажет, что это пища, которая начинает заготовляться у самки, когда она зачала, что природа предназначает ее для питания будущего животного. Разве это определение разъяснит мне что-нибудь относительно образования молока? Как я должен расценивать такое представление о назначении этой жидкости и другие физиологические идеи, с ним связанные, если я знаю, что встречались мужчины, у которых из груди сочилось молоко, что соединение желудочных и грудных артерий вызывает вздутие груди под действием молока, чему подвержены иногда и девушки при приближении регул; что почти любая девушка может стать кормилицей, если она будет давать сосать грудь; я непосредственно наблюдал самку такой маленькой породы, что нельзя было найти подходящего самца; у нее никогда не было случки, она никогда не была беременна, а между тем соски у нее вздулись от молока, так что пришлось прибегнуть к обычным средствам, чтобы доставить ей облегчение. Это анатомическое открытие принадлежит г-ну Бертену; в наши дни не было более блестящего открытия. Как смешно слушать анатомов, когда они серьезно объясняют стыдливостью природы покров, который она равномерно распределила на некоторых частях нашего тела, где нет ничего постыдного, требующего прикрытия. Употребление, предполагаемое другими анатомами, оказывает несколько меньше чести стыдливости природы, но не доставляет большей чести их прозорливости. Физик, назначение которого — просвещать, а не наставлять, должен будет оставить вопрос зачем и заняться только изучением как. Вопрос как извлекается из наблюдения над существами; вопрос зачем зависит от нашего ума; это вопрос наших систем; он находится в зависимости от прогресса наших знаний. Сколько бессмысленных идей, сколько ложных предположений, химерических понятий в тех гимнах, которые складывались в честь творца некоторыми смелыми защитниками учения о конечных причинах! Вместо того чтобы разделять восторги пророка и восклицать ночью при виде бесчисленных звезд, которыми освещены небеса, "Coeli enarrant gloriam Dei" (David. Psalm. XVIII, v. 1), они отдаются суевериям своих догадок. Вместо того чтобы чтить всемогущего в самих творениях природы, они пали ниц перед призраками своего воображения. Если кто-нибудь под влиянием предрассудка сомневается в основательности моего упрека, я приглашаю его сравнить трактат о назначении частей человеческого тела, написанный Галеном, с физиологией Бургаве, а физиологию Бургаве — с физиологией Галлера; я приглашаю потомков сравнить умозрительные и преходящие взгляды, высказанные в этом последнем произведении, с тем, чем станет физиология в будущие века. Человек в своих узких взглядах выражает почтение вечному существу, а вечное существо, внимая человеку с высоты своего престола, зная его намерения, принимает его нелепые восхваления, посмеиваясь над его суетностью.