Дэниэл Деннет - Насосы интуиции и другие инструменты мышления [litres]

Не слишком ли хорош компатибилизм, чтобы быть правдой? На мой взгляд, нет. Я считаю, он и есть правда, а потому мы можем с полным правом отмахнуться от паникеров, в то же время корректируя и пересматривая наше понимание основ концепции моральной ответственности. Но это задача на будущее – и в одиночку с ней не справиться. Насколько я вижу, это самая сложная и самая важная философская задача, стоящая перед нами сегодня. Ставки высоки, вопросы щекотливы, а чувства нередко мешают нам мыслить здраво. Нам понадобятся все имеющиеся у нас инструменты мышления – и не только. Новые инструменты придется создавать по ходу дела.

Стоя слишком близко, сложно понять, что перед нами. Философы, ученые и художники давно стараются “делать привычное странным”. В последние годы я меньше, чем раньше, общался с другими философами, но при этом больше общался с учеными и прочими мыслителями. Но я по-прежнему философ (что бы ни говорили некоторые философы!) и с удовольствием объясняю нефилософам, в чем польза философии. Тем, кто совсем далек от философии, она часто кажется нелепостью – прекрасным образчиком бесполезного ума. Кое-чего они не замечают (вспомните закон Старджона: 90 процентов чего угодно – полное дерьмо, а значит, они не замечают оставшихся 10 процентов). За пятьдесят лет я успел неплохо познакомиться с философией, а теперь, проводя немало времени вдали от философии, я также хорошо вижу ее странности. Некоторые из моих друзей и коллег-ученых признаются, что не понимают, почему я не брошу все и не пополню их ряды. Краткий ответ таков: раздвигая границы, я сумел взять лучшее от обоих миров. Работая с учеными, я купаюсь в изобилии любопытных и проблематичных фактов , о которых можно мыслить, но оставаясь философом без лаборатории и гранта на исследование, я размышляю обо всех теориях и экспериментах, не пачкая рук. Как поется в одной из моих любимых песен Гершвина, это “непыльная работенка”.

Мне кажется, что в последнее время ученые, к счастью, уделяют философам больше внимания и относятся к ним с большим уважением, чем раньше, и особенно это видно в сфере моей специализации – философии сознания, где когнитивная наука исследует почти те же самые феномены, над которыми веками размышляли философы, а именно восприятие, память, значения, волеизъявление и сознание. И философы – некоторые из них – заслужили внимание, изучая соответствующие научные открытия и помогая прояснять и углублять научные исследования, а также находить лучшие способы объяснять получаемые результаты далеким от науки людям. Однако между лагерями ученых и философов по-прежнему нередко возникает недопонимание, в связи с чем я хочу коснуться нескольких различий в подходах, чтобы наладить лучшее взаимодействие в будущем.

Несколько лет я задавал своим коллегам-философам такой вопрос: если бы Мефистофель предложил вам два следующих варианта, что бы вы выбрали?

(А) Вы решаете серьезную философскую проблему по своему выбору так убедительно, что пресекаете все дальнейшие разговоры на эту тему (благодаря вам этот сектор философии закрывается навсегда, и ваше имя входит в историю).

(Б) Вы пишете книгу такой поразительной запутанности и противоречивости, что она на века остается в списке литературы для обязательного чтения.

Некоторые философы неохотно признаются, что выбрали бы вариант (Б). Если бы им пришлось выбирать, они предпочли бы, чтобы их читали, а не чтобы они оказались правы. Подобно композиторам, поэтам, писателям и другим людям искусства, они хотят, чтобы к их работе снова и снова обращались миллионы (а по возможности и миллиарды!) людей. Но они также тянутся в сторону научного познания. В конце концов, предполагается , что философы должны стремиться к истине.

Когда я задаю тот же вопрос ученым, они без колебаний склоняются к варианту (А) – им на этот счет и думать нечего. Узнавая, что многим философам, ряд которых несколько смущенно склоняется к варианту (Б), этот выбор дается не без труда, ученые с удивлением (или отвращением?) качают головой. Но такая реакция ученых показывает, что они упускают из виду важную мысль, озвученную Николасом Хамфри (1987) (см. главу 48):

В “Двух культурах” Ч. П. Сноу восславил великие открытия науки как “научного Шекспира”, но в одном он в корне ошибся. Пьесы Шекспира принадлежали Шекспиру – и никому больше, в то время как научные открытия, напротив, не принадлежат – в конечном счете – никому.

Если бы Шекспира не существовало, никто бы не написал “Гамлета”, “Ромео и Джульетту” и “Короля Лира”. Если бы Ван Гога не существовало, никто бы не написал “Звездную ночь”. Возможно, я несколько преувеличиваю, но в этом что-то есть. В творениях великих людей искусства есть индивидуальность, которая не только редко встречается, но и совершенно не имеет значения в науке. Знаменитые споры о первоочередности научных открытий и сражения за Нобелевскую премию так жестоки именно потому, что кто-то еще мог бы сделать ровно то же открытие, к которому стремились вы, и если бы вы стали вторым, о признании вам не стоило бы и мечтать. В искусстве таких столкновений не случается, поскольку им правят другие принципы.

Некоторые ученые мечтают добиться высокой читаемости и угодить читателям. Работы лучших из них имеют немалую литературную ценность. Здесь на ум приходят книги Дарвина. Но на первом месте всегда стоит задача разложить все по полочкам и убедить читателей в открытой истине – это очевидно, если сравнить “Путешествие натуралиста вокруг света на корабле «Бигль»” Дарвина с “Моби Диком” Мелвилла. Из “Моби Дика” можно многое узнать о китах и китобойном промысле, однако перед Мелвиллом не стояла задача написать интересный и убедительный справочник китобоя.

Держа в уме различие между задачами науки и искусства, я предлагаю ученым ответить на вопрос, который действительно сопоставим с вопросом, обращенным к моим коллегам-философам: если бы Мефистофель предложил вам два следующих варианта, что бы вы выбрали?

1. Вы побеждаете в гонке за совершение открытия, которое становится основой для огромной экспансии научного знания (и получаете за это Нобелевскую премию), но впоследствии становится понятно, что это открытие, как выразился Хамфри, на самом деле никому не принадлежит. (Здесь вспоминаются Крик и Уотсон: если бы они не победили в гонке в тот момент, несомненно, вскоре это удалось бы Лайнусу Полингу или еще кому-нибудь.)

2. Вы предлагаете такую оригинальную, такую немыслимую до вас теорию, что ваша фамилия становится нарицательной, но ваша теория оказывается по большей части неверной, хотя и продолжает годами – и даже столетиями – рождать важные споры. (Здесь мне на ум приходят картезианский дуализм о сознании, теория эволюции Ламарка, бихевиоризм Скиннера и представления Фрейда обо всем – от младенческой сексуальности и неврозов до искусства, музыки и литературы.)