Ольга Михайлова - Книжник [СИ]

Книжник наслаждался, мысленно путешествуя почему-то по руинам каких-то древних храмов, потом подумал, что хорошо бы в романе собрать людей многих национальностей, и закрутить феерию любви. Но где собрать? Неожиданно его осенило: ну, конечно же, в археологической экспедиции, ведь воображение уже с полчаса крутило перед его полузакрытыми глазами нужную картинку. И ведь не впервой неповоротливым мозгам отставать от быстрокрылой мечты, за ней вообще трудно угнаться. Итак, археологи…

— Парфианов?

Адриан вздрогнул и поднял голову. Перед ним стояла опиравшаяся на трость полная блондинка лет пятидесяти, с одутловатым больным лицом. Книжник чувствовал, что когда-то знал её, но где и когда они встречались, вспомнить не мог. Он растерянно поднялся, чуть поклонился, мучительно надеясь, что сейчас его осенит, и он вспомнит её. Но память подводила, воспоминание ускользало. Да кто же она, черт возьми? За годы его работы в компании там сменилось несколько сот человек, поди, упомни всех…

— А ты почти не изменился, — тем временем с некоторой досадой проговорила женщина.

Стало быть, не коллега, на «ты» к нему в конторе никто, кроме генерального директора, не обращался.

— Насонов говорил, что ты здесь прожил все время после универа? — продолжала незнакомка. — Это правда?

Заиндевевшее лицо Книжника оттаяло. Значит, они учились вместе, и… тут его снова заморозило. Он узнал свою собеседницу. Перед ним была Элеонора Гаевская: он просто не узнал её из-за толщины и непривычных белых волос. В годы его юности Элка была худощавой брюнеткой.

Теперь он ужаснулся. Господи, что время-то делает, а? Потом вздохнул, чуть улыбнулся и, скрывая потрясение, ответил, что он живёт здесь уже больше тридцати лет, потом любезно предложил ей сесть, поспешив назвать Гаевскую по имени.

Она с трудом опустилась на стул, поставив рядом ортопедическую трость с плечевым упором. Книжник мысленно поморщился. Говорить им было не о чем, как и с Ангелиной, но вот придётся. И что ему стоило пойти в бар на пристани? Глядишь, разминулись бы. Как назло, была суббота, сослаться на занятость было совсем уж невежливо. Книжник обречённо спросил, что ей заказать, и кивнул Ашоту.

Пока тот приносил заказ, Книжник заметил на себе внимательный, изучающий взгляд Гаевской. Потом поинтересовался, где она сейчас работает? Оказалось, на пенсии по инвалидности.

— Твой дружок сволочью последней оказался, сам втравил, сука, в авантюру и смотался, поминай, как звали, — в голосе Гаевской прозвучала злоба.

Книжник с удивлением понял, что те оставшиеся далеко в прошлом годы, которые для него были годами поиска Истины и временем накопления знаний, для неё были совсем не прошлым, но всё ещё памятными днями настоящего, ибо она жила ими. Иначе откуда такая злость-то?

— Моим дружком был Алёша Насонов, — мягко ответил Адриан. — Бедный Веня моим другом никогда не был.

Глаза Гаевской потемнели.

— Бедный?

Книжник закусил губу. С ним в компании работал один кабардинец, Ахмет Карданов, который часто повторял слова «мой бедный младший брат». Адриан как-то спросил Ахмета, почему, если они браться, он не поможет ему, оставляя брата в бедности? Оказалось, что причина непонимания кренилась в тонкостях горской лексики. Брат Ахмета погиб семь лет назад. «Если у нас о ком сказали «бедный», значит, он умер, — растолковал ему тогда кабардинец. — Пока живой, никто не бедный». Книжник проникся этой мыслью и с тех пор всегда говорил о покойниках по-кабардински.

Гаевская же явно не знала горского синонима слову «мёртвый» и зло продолжала.

— Это ты в сравнение с ним — нищий, а он, с папиной помощью, знаешь, где сейчас? Тебе и не снилось.

Адриан смерил Элеонору удивлённым взглядом. Правильно ли он понял? Она не знала о смерти Шелонского?

— А ты… Насонова давно видела? — осторожно спросил он.

— Давно, он же в люди вышел, по симпозиумам мотается заграничным, печатается, лет пять назад я в журнале интервью с ним читала, нас он и не узнаёт теперь, — от речи Гаевской потянуло южнорусским говором и вульгарностью рынка. — Я и о тебе слышала, — странно брезгливо усмехнулась она, — книги пишешь. Но всё равно вы — никто, а этот подонок жирует.

Книжник понял, что Насонов или виделся с ней до смерти Вени, или просто не счёл нужным сказать об этом при встрече, но самое вероятное — просто забыл про это.

— Элла, Вениамин умер десять лет назад.

Глаза их, одинаково карие, теперь встретились. Повисло долгое мутное молчание.

— Что? — Гаевская побледнела, — как умер?

— Кажется, в две тысячи седьмом, если не ошибаюсь, летом. Рак кишечника. Я его в гробу не сразу узнал, — точно извиняясь, пробормотал Книжник, с изумлением глядя на Элеонору.

Глаза Гаевской вдруг увлажнились слезами, точнее, как-то взбухли влагой, но тут же и высохли. Губы сжались в узкую полоску. До неё медленно доходила мысль, что она целое десятилетие ненавидела и проклинала того, кому уже были безразличны любые проклятия.

— Ты был на похоронах? — наконец спросила она.

Книжник кивнул и пояснил, что попал туда случайно. Потом, невесть зачем, всё же спросил у Гаевской, скрывая недоумение.

— Ты все эти годы… помнила о нём? Ты, — Книжник едва не поперхнулся, — любила его?

Гаевская долго молчала, казалось, став меньше ростом, потом, с ненавистью взглянув на Парфианова, с трудом поднялась и, не дожидаясь заказа, который уже нёс Ашот, захромала к выходу. Ашот, растерянно глядя на уходящую даму, поставил на стол Книжника коктейль и ещё одну порцию Шардоне.

Книжник с удовольствием пригубил вино и посмотрел вслед Гаевской. Он, будучи немного не от мира сего, редко понимал причины женских поступков: это его просто не интересовало. Но сейчас шестым чувством безошибочно понял всё. У этой женщины не было благого настоящего, творящего и одухотворяющего, как у него. И все её мысли, вся горечь неудавшейся жизни, спрессовались на тех далёких днях. Она жила ими. Не прошлой любовью, нет. В её самолюбивом бытии не было настоящей любви, только жадность и похоть, и когда они обманули её, все чувства поглотила ненависть. Ненависть к Шелонскому, как не парадоксально, давала ей жить, поддерживала и укрепляла. Он же, сам того не желая, нанёс несчастной Гаевской последний удар: отнял у неё эту ненависть, последний костыль её изуроченного бытия.

Или она способна ненавидеть и покойника?

Впрочем, допив вино, Книжник уже забыл о Гаевской. Мысли снова заполонила идея, пришедшая в голову до этой встречи, но изменённая ею. Теперь он хотел поразмышлять о том, что так часто прикидывалось любовью, о том, что когда-то влекло его самого к этой женщине, о похоти. Это будет особый роман, решил он, роман запахов и звуков, роман искажённых чувств и кривых страстей. Впрочем, как это всегда бывает, в процессе написания роман утратил прямую связь с прототипами, вместил в себя множество иных, самых разных смыслов, и доставил самому Книжнику ни с чем не сравнимое удовольствие. Илларион наморщил нос, но дочитал до конца. Роман прочёл и Насонов, которому Книжник рассказал о встрече с Гаевской.