Эрик Хобсбаум - Марксизм в эпоху II Интернационала. Выпуск 1.

Если, по Марксу, преодоление юридического буржуазного горизонта связано с условиями высшей фазы коммунистического общества, где труд станет «первой потребностью жизни» [71], то не приходится удивляться тому, что тенденции к легитимации социальных отношений в развитых промышленных обществах могут только подкрепить эту фетишизацию права, которая и в них имеет место, хотя в условиях элементарной эксплуатации более ощутима. То, что трудящиеся непосредственно испытывают на себе это переплетение товарного фетишизма и права, только в необычных формах, является фактом, который означает, что конфликты, возникающие на промышленных предприятиях, есть действительно выражение классовых противоречий, и они должны быть представлены как таковые, но в то же время, будучи вплетены в самую ткань существования пролетариата, они представляют собой единственную конкретную отправную точку для теоретической и практической работы, призванной прояснить сознание трудящихся. Это, конечно, предполагает специфический анализ рабочих организаций, отношений сотрудничества и коммуникации, всех конфликтных позиций, которые существуют в мире промышленного предприятия, – анализ, который, по сути, еще не нашел своего места в развитии марксистской теории по причине отсутствия разработки диалектики всеобщего и особенного и который, следовательно, смог стать монополией промышленной и производственной социологии, связанной с интересами извлечения капиталистической прибыли. Предпринимаемые в настоящее время попытки ввести этот анализ задним числом в марксизм, как если бы он обладал нужной ему аргументацией, не могут иметь успеха, пока не станет предметом критической реконструкции диалектическая теория его истоков.

Указанная проблема станет еще яснее, если принять во внимание ту часто игнорируемую, но имеющую принципиальный характер ввиду трудности диалектического рассмотрения социального опыта жизни пролетариата важность, которую приобретает для сознания трудящихся научное и техническое мировоззрение, еще более укрепившееся благодаря быстрому развитию естественных наук во второй половине XIX века. Товарному фетишизму соответствует другая, не менее эффективная, хотя и более закамуфлированная форма фетишизма: фетишизм производительности, «объективная внешность» которого является на сегодня основой для пространных рассуждений об объективных законах промышленности и техники.

Поскольку живой труд воплощен в капитале и находит свою общественную валоризацию только в этом контексте, все производительные силы в сфере общественного труда предстают в качестве производительных сил капитала; особые формы производительных сил общественного труда предстают в качестве форм и производительных сил капитала, то есть овеществленного труда и, следовательно, объективных и материальных условий труда. Маркс, анализируя этот фетиш капитала в критике тройственной формулы, пишет:

«Это соотношение становится еще более сложным и кажется еще более мистическим вследствие того, что с развитием специфически капиталистического способа производства против рабочего выступают, противостоя ему в качестве „капитала“, не только эти, непосредственно материальные вещи (все они – продукты труда; рассматриваемые со стороны потребительной стоимости, они, будучи продуктами труда, являются вещественными условиями труда; рассматриваемые со стороны меновой стоимости, они – овеществленное всеобщее рабочее время, или деньги); также и формы общественно развитого труда – кооперация, мануфактура (как форма разделения труда), фабрика (как такая форма общественного труда, которая имеет своей материальной основой систему машин) – получают свое выражение в виде форм развития капитала, и поэтому производительные силы труда, развившиеся из этих форм общественного труда, а стало быть также наука и силы природы, принимают вид производительных сил капитала» [72].

Подвергнутое здесь критике технократическое мышление, несомненно, гораздо больше укоренилось в идеологии господствующего класса, чем в сознании пролетариата; тем не менее оно является элементом отчуждения и самоотчуждениятрудящихся, понимаемым как проявление фетишизма капитала. Эти формы отчуждения, основанные на капиталистических отношениях, до сих пор ускользали от материалистической теории общества и именно поэтому продолжают существовать, вызывая компенсаторные реакции: с одной стороны, субъективизм социализма, понимаемого по кантовскикак бесконечная моральная задача и в конечном счете как философская рефлексия на отчуждение на уровне истории вида; с другой стороны, идеализм и авторитарный волюнтаризм, который прямо оправдывает объективными классовыми интересами и тенденциями исторического развития собственное толкование мира и собственные стратегические решения, полностью абстрагируясь от создания революционных субъектов. За щитом волюнтаризма и идеалистического субъективизма может укрываться практический ревизионизм, который не волнует проблема подлинного теоретического понимания. Но это означает, что существует постоянная опасность идеализации пролетариата, и такая тенденция уже просматривается у позднего Энгельса.

Молодой Маркс, еще не зная точного экономического объяснения этому отчуждению, связывает его со всей сложностью диалектики отношения между субъектом и объектом и с приобретением человеческого опыта, когда с ясным пониманием антропологической тенденции к универсализации говорит об объективном человеке, о внешнем мире, об отчужденной реальности, перед которой человек стоит как перед объективной возможностью своего освобождения, но которой субъективно не может достигнуть. Человек, живущий в эпоху частной собственности и товарного производства, сводит все к чувству обладания, к акту формального заключения частного в общем, к форме присвоения людей и вещей, чему соответствует хищное поведение капитала. Жизненные проявления приобретают форму отчуждения собственной жизни, в которой, несомненно, заключены также многообразные нужды и интересы, которые субъект обращает к внешней стороне, но преимущественно только на уровне вида; при капитализме человек развертывает производительные силы вида только при условии индивидуального обнищания. Революционный переворот означает – уже потенциально, в конкретно-утопическом, насыщенном материальными запросами ожидании заинтересованных индивидов – резкое изменение этой ситуации: производительные потенции общества и человеческого рода могут развернуться только при условии, что все богатство чувств и мысли, которое капитал обрек на объективирование, будет вновь обретено субъектом и индивидуально развито. Один из мотивов революционного переворота состоит в необходимости для человека вернуть себе собственное отчужденное внутреннее богатство, покончив со столь мучительным для него отсутствием индивидуальной человечности.