Эрик Хобсбаум - Марксизм в эпоху II Интернационала. Выпуск 1.

Если я и занимаюсь этой проблемой, то не из-за схоластической ортодоксии. Мне важно установить, обязательно ли должна теория революционной субъективности – в новейших работах марксистов она существует самое большее в зачаточной форме – с самого начала преодолеть структуру категорий марксистской критики политической экономии, являющейся по своему характеру исторической теорией общества, или же она, напротив, является ее сущностным элементом. Отсутствие органической теории субъекта – что особенно характерно для сталинизма, выродившегося в систематическую легитимацию, и для технократических версий материалистической концепции истории – привело в движение механизм интеграции марксистской теории общества. Обычно подобная интеграция имеет собственную логику: в конце она полностью отделяется от критики политической экономии, восходит к молодому Марксу, Марксу-гуманисту, который противопоставляется Марксу-экономисту, или же предлагает теории социализации психоаналитической ориентации. Вся эта критика исходит из предпосылки, что труды Маркса и Энгельса не содержат невыполненных программ, а включают в себя только осуществленные программы, не важно, правильные они или ложные. Это вид негативной ортодоксии.

Что же касается рабочей силы как центра теории субъективности, то она действительно являет собой «исторический предел» марксистской теории общества. Субъект кажется основным существом по социальной структуре только в одном смысле – как источник стоимости. Труд в форме наемного труда определяет противоречие рабочей силы как меновой и потребительной стоимости. Сфера правомерности этих экономических категорий не выходит за указанные пределы. Но именно здесь и возникают все проблемы, которые касаются реальных измерений субъекта. Рабочая сила, конечно же, является звеном объективной связи, центром организации посредничества между капиталистической экономикой и внутренним измерением индивидов. Но наемный труд – только одна из возможных форм применения рабочей силы, историческая форма, в которой никогда не иссякнут возможные формы жизнедеятельности человека, взятой во всей ее сложности, даже если капитал имеет тенденцию свести человека к этому труду и его компенсациям.

Или, говоря более точно, живая рабочая сила во всех своих измерениях, в своих соматических формах выражения, таких, как сознание и фантазия, есть единственная живая форма движения, которая существует в обществе, и она является ею тем больше, чем меньше занята в непосредственном промышленном производстве и в развитии технологических аспектов производительных сил. И, таким образом, производство и воспроизводство, а также потребление состоят между собой в более или менее случайной связи только в тех фазах эволюции общества, где капиталистический строй имеет практически бесплатную силу, где рабочую силу поставляют пролетарские семьи, живущие на уровне простого самосохранения. Напротив, чем яснее становится, что промышленное производство и сферы воспроизводства (школа, медицинское обслуживание, свободное время, потребление) соотносятся между собой как составные элементы, тем более очевидным представляется, что категории, которые соответствуют движению капитала, выражают возможности развития, пределы деформации форм человеческой деятельности, но не дают описания их конкретных структур, их противоречий и их позитивных, прогрессивных тенденций развития.

Важно, следовательно, развивать политическую экономию рабочей силы, которая должна представляться как некая анатомия субъективности. На этой основе категории капитала приобрели бы другой ценностный аспект. Сам Маркс намечал такую программу, когда по поводу законопроекта о десятичасовом рабочем дне говорил о победе политической экономии труда над политической экономией капитала и собственности или когда утверждал, что надо последовательно развивать моральный и исторический элементы рабочей силы. Однако сам он эту тему научно не разработал. Впрочем, в его время в этом не было и необходимости, более того, это было даже и невозможно, поскольку объект для таких исследований, взятый во всей своей сложности, тогда в прямом смысле еще не существовал. В тогдашних условиях skilled labour[квалифицированный труд] казался ему идеологией, соразмерной со средней рабочей силой.

Во избежание недоразумений я должен добавить к изложенным здесь положениям одно замечание. Рабочая сила художника и ученого точно так же существует, как существует рабочая сила промышленного рабочего, и все различие состоит только в целях и в той форме, в которой реализуется конкретный труд.

3. До сих пор процесс развития цивилизации характеризуется большей частью явлениями, лежащими в области сознания и души. По выражению Цицерона, содержащемуся в его « Тускуланскихбеседах», культура – это agricultura animi, хотя и в двойственной функции: как оправдание отношений господства и как тенденции, которые указывают на то, что будет после, и содержат утопическое представление о другой лучшей жизни. В данном случае субъективность учитывается так, как если бы речь шла о гении, авторе законов эстетической и философской формы.

Как правило, ортодоксальные марксисты не вносили своего вклада в преодоление этого неудовлетворительного положения с теорией культуры. Среди первых, кто высказал действительно новые мысли, следует, несомненно, упомянуть уважаемого Норберта Элиаса[75], исследования которого получили широкое распространение лишь в последние десять лет. Это, конечно, не случайно. Сегодня имеется целый ряд исследований, например труды Филиппа Арьеса(«История смерти» и «История детства»), затем работы Мишеля Фуко, особенно его книга о возникновении тюрьмы [76]. Эти исследования очень отличаются друг от друга, но что их объединяет, так это материалистический принцип, состоящий в том, что современная форма господства начинается с господства над телом и что для этой цели пользуются душой и духом. Политическая микрофизика тела – согласно формулировке Фуко – в деталях объясняет процесс, который Маркс назвал «первоначальным накоплением», описывая его как отделение рабочей силы от объективных условий ее реализации, и которому Макс Вебер дал дополнительную интерпретацию как интериоризациюморали протестантского труда. Оба они не попадают в точку, в которой объективное отделение труда от индивида и соответствующая трудовая мораль, независимо от насилия или даже только от «немого принуждения» экономических связей, обретают постоянное место внутри индивида. И Элиас, и Фуко в равной степени обращают свое внимание на процессы, которые происходят ниже уровня сознания и идей, то есть на автоматизированные формы движения и выражения тела в пространственном единстве и специфическом временном целом.