Гарет Джонс - Марксизм во времена Маркса

Увриеристские акценты этой аргументации становятся очевидными, когда Перре подчеркивает:

«Подобные личности редко бывают рабочими: это деклассированные буржуа, доктора, профессора, литераторы, студенты, а порою даже капиталисты».

Осуждая оба враждующих лагеря, несущие, по его мнению, ответственность за кризис Интернационала, он заключает:

«Нужно не только изменить людей, но и уничтожить корень зла. Пора покончить с марксистами и бакунистами! Необходим действительный и искренний союз трудящихся » [221].

Следует ли считать, что этот призыв был услышан? Дело в том, что вскоре – в период между 1874 и 1877 годами – вышеупомянутые эпитеты как будто исчезают из лексикона социалистов. Например, бакунисты, которые на первых порах без особых возражений принимают данное им прозвище, отвергают его во имя тех же самых принципов. Так, в 1876 году на Бернском конгрессе Международного товарищества рабочих (федералистского) Эррико Малатеста заявляет, что, несмотря на уважение и преданность, которые он питает к Бакунину, сторонники последнего не являются «бакунистами» прежде всего потому, что «мы не разделяем всех теоретических и практических идей Бакунина», а во-вторых и главным образом, «потому что мы следуем идеям, а не людям; мы восстаем против обыкновения воплощать принцип в человеке, обыкновения, вполне достойного политических партий, но совершенно несовместимого с тенденциями современного социализма». Он отмечает также, что «сам Бакунин всегда протестовал против того, чтобы его друзьям давалось такое определение» [222]. На том же конгрессе немецкий депутат социал-демократ Вальтейх, присутствовавший в качестве независимого, выступил против «нападок из Германии на тех или иных деятелей» из числа иностранных социалистов и заявил: «У нас нет ни „марксистов“, ни „дюрингианцев“, а бывшие лассальянцы честно воссоединились с общим движением» [223].

Подобный тон объясняется прежде всего тем духом примирения, который получил распространение в результате усилий бельгийских интернационалистов организовать в 1877 году в Генте Всеобщий социалистический конгресс. Однако эта инициатива, предпринятая ради «сближения разных враждующих фракций» [224], завершается провалом. С этого момента борьба возобновляется, причем в существенно измененном виде. Родившиеся из имен определения вновь появляются на свет, более того, делаются более разнообразными: параллельно с термином «марксист» возникает еще один неологизм – «марксизм». Вскоре они составляют тесно связанную пару. Кто изобрел этот термин? Ответить нелегко. Определенно можно сказать, что в 1882 году он уже фигурирует в заголовке полемического памфлета «Марксизм в Интернационале» Поля Брусса, бывшего антиавторитария, «анархиста-экстремиста» на конгрессе в Генте, ставшего впоследствии руководителем поссибилистов во Франции [225]. Этот деятель, которого Энгельс в 1881 году назвал «отличным малым» («kreuzbraver Kerl»), но «абсолютной литературной и теоретической бездарностью», «самым беспомощным путаником, какого я когда-либо знал» [226], под термином «марксизм» понимает не теорию, а цели и практику социал-демократии, рабочих партий, стоящих на почве классовой борьбы.

«Марксизм заключается не в том, чтобы быть сторонниками идей Маркса… В этом смысле немалое число их нынешних противников, и в частности автор этих строк, тоже оказались бы марксистами», – заявляет Брусс, не согласный с манерой действий «имеющейся в Европе марксистской группировки», иначе говоря, «социал-демократов школы Маркса», которые желают и во Франции навязать свою концепцию партии. В общем, термин «марксизм», употребляемый Бруссом в том же ключе, что и прилагательное «марксистский», указывает здесь не теорию, а тенденцию мнимых сторонников «немецких доктрин Маркса», «марксистской партии», то есть германской социал-демократии и ее «придатка» во Франции в лице гедистов [227].

С начала 80-х годов полемическое звучание обоих терминов начинает смягчаться, несмотря на упорное употребление их в полемических целях со стороны анархистов [228]. В их значении и употреблении вскоре обнаруживаются существенные перемены. Так происходит, например, в России, где эти термины неизменно носили на себе позитивный оттенок, причем уже с 1881 года [229]. Объяснить это могут рано пробудившийся интерес к творчеству Маркса в кругах народничества и готовность принять его, более того, интенсивная и необычная тяга к его восприятию, так что идеи Маркса проникали в самые глубины народнической идеологии [230]. С этой точки зрения характерным представляется письмо от 7 февраля 1883 года, посланное одним из теоретиков народничества, Я. Стефановичем, Льву Дейчу, который был в числе основателей первой марксистской группы в России, группы «Освобождение труда»:

«Я одного не понимаю, почему народничество противопоставляется марксизму? Будто его основное положение не такое, какое признано новейшей политической экономией? (У Киреевского и Достоевского, действительно, было другое.) Мы ведь говорим о народничестве современном. Народничество состоит, как мне кажется, в приложении тех же марксистских начал к частному случаю, понимая под этим духовный и физический облик данной страны, уровень и особенности ее цивилизации, культуры и т.д. Марксист, как теоретик, а не член практически борющейся социал-демократической партии на Западе, не исключает народника, что, разумеется, в обратном случае не всегда совпадает» [231].

С 80-х годов термины «марксисты» и «марксизм» входят в международный лексикон социалистов в разной трактовке. Прежде всего они служат средством размежевания и идентификации, причем по целому ряду причин в их употреблении не раз происходят быстрые перемены. Здесь следует в первую очередь иметь в виду изменения, совершающиеся в социалистической терминологии, в частности при самообозначении различных течений, стремящихся отличиться от других, соперничающих течений. Можно вспомнить по этому поводу, что во времена I Интернационала для характеристики трех главных имевшихся в нем направлений, их целей и методов в ходу были три термина: во-первых, коммунизм, относившийся к Марксу (но на него притязали также бланкисты); во-вторых, коллективизм, указывавший на Бакунина и его направление; и наконец, социализм – термин, применявшийся для обозначения умеренных тенденций, отмеченных мелкобуржуазными чертами. Сразу же после роспуска Международного товарищества рабочих обнаружилась тенденция к исчезновению или видоизменению этих трех наименований. Вместо слова «коммунист» утверждается слово «социал-демократ» [232], обозначающее партии и течения, стоящие на почве классовой борьбы и проповедующие участие в политической борьбе. Несмотря на сопротивление Маркса и Энгельса, такое словоупотребление привьется [233]. Термин «анархия» [234]будет взят на вооружение обширным и разнородным течением, общим для которого является неприятие политической борьбы в качестве орудия социалистов. Умеренные же, реформистского толка направления отныне будут обозначаться их противниками преимущественно эпитетом «поссибилисты» [235]. В лексиконе социалистов 80-х годов термин «марксист» оказывается привязанным к понятию «социал-демократ» как бы специально для того, чтобы отличить его от «поссибилистов». Так, два международных конгресса, проходивших в Париже в июле 1889 года, различались современниками как «марксистский конгресс» и «поссибилистский конгресс» [236].