Гарет Джонс - Марксизм во времена Маркса

В «Набросках к критике политической экономии» Энгельс еще раньше описывал конкуренцию как кару, ниспосланную человечеству:

«В этой враждебности одинаковых интересов, именно вследствие их одинаковости, завершается безнравственность нынешнего состояния человечества, и этим завершением является конкуренция» [МЭ: 1, 559].

Теперь же, наоборот, конкуренция выступала в качестве узлового момента классовой борьбы между буржуазией и рабочим классом. Конкуренция между самими рабочими до предела повышает выработку каждого и благодаря разделению труда и применению машин порождает «незанятую резервную армию рабочих, оставляя без хлеба каждого десятого из них». Конкуренция между рабочими есть «самое сильное оружие буржуазии против пролетариата» [МЭ: 2, 311 – 312, 316, 320]. Мало того, конкуренция лежит в основе не только практики, но и всей теории буржуазии: «Спрос и предложение, supply and demand, – такова формула, в которую логика англичанина укладывает всю человеческую жизнь». Даже роль самого государства сведена ею до минимума – «чтобы обуздывать столь необходимых ей пролетариев» [МЭ: 2, 497 – 498].

Поэтому всю историю развития рабочего движения – от луддизма к тред-юнионизму и далее к чартизму – пронизывает, подобно непрерывной нити, борьба за устранение конкуренции между рабочими. Разрыв между «политическими» буржуазными демократами и «социальными» пролетарскими демократами после 1842 года вызван проблемой свободы торговли.

«Свободная конкуренция, – писал Энгельс, – причинила рабочим столько страданий, что стала им ненавистной; ее сторонники, буржуа, являются заклятыми врагами рабочих. Полная свобода конкуренции может причинить рабочим только вред. Все требования, которые они выставляли до сих пор – десятичасовой билль, защита рабочего от капиталиста, хорошая заработная плата, обеспеченное положение, отмена нового закона о бедных, – все эти требования, которые являются по меньшей мере такой же неотъемлемой частью чартизма, как и „шесть пунктов“, направлены прямо против свободной конкуренции и свободы торговли… Именно по этому вопросу пролетариат расходится с буржуазией, а чартизм – с радикализмом… По существу своему чартизм есть явление социального характера » [МЭ: 2, 458].

Но именно потому, что чартизм представляет собой социальное явление, а социализм олицетворяет единственную конечную альтернативу конкуренции, следующим шагом должно явиться слияние чартизма и социализма в подлинно пролетарский социализм, которому в этой форме суждено будет сыграть чрезвычайно важную роль в развитии английского народа.

Как же может быть охарактеризован вклад Энгельса в марксизм? В какой мере его деятельность была жизненно необходимым условием рождения исторического материализма?

Невозможно предположить, чтобы Энгельс в одиночку сумел выработать новую общую теорию, которая бы решительно порывала со всеми различными предшествующими философскими учениями. Теорию исторического материализма невозможно было создать, отталкиваясь от «материализма и эмпиризма» либо восходя от «единичного» ко «всеобщему», как замышлял Энгельс поздней осенью 1844 года. Его новому энтузиазму по поводу эмпиризма мы обязаны многими достоинствами его книги «Положение рабочего класса в Англии», но этот энтузиазм не смог бы сам по себе воплотиться в тех положениях, которые появились в 1845 году в «Немецкой идеологии». Англию Энгельс все еще трактовал как особый случай: в мыслях он еще мог допускать, что французский путь к коммунизму является политическим, а немецкий – философским. Несмотря на некоторые признаки, позволяющие предположить, что в свете английского опыта его ожидания в отношении Германии должны были, потерять какую-то долю наивности, дистанция между его позицией в период работы над «Положением рабочего класса в Англии» и той, к которой он придет, трудясь вместе с Марксом над «Немецкой идеологией», продолжала оставаться еще весьма заметной. Мы можем измерить ее, сопоставив два его наблюдения, касающиеся Германии; одно сделано в декабре 1844 года, другое – в сентябре 1845 года:

1. «До сих пор нашу силу составлял средний класс, – факт, который, может быть, удивит английского читателя, если он не знает, что этот класс в Германии значительно менее своекорыстен, пристрастен и туп, чем в Англии, по той простой причине, что он менее богат» [МЭ: 2, 519].

2. «Правда, среди нашей буржуазии имеется немало республиканцев и даже коммунистов, а также немало такой молодежи, которая могла бы быть очень полезной для дела, если бы сейчас произошел взрыв; но эти люди – буржуа, охотники за прибылью, предприниматели по профессии. Кто нам поручится, что они не окажутся деморализованными своей профессией, своим общественным положением, в силу которого они живут за счет тяжелого труда других и накапливают жир как кровососы и эксплуататоры рабочего класса… К счастью, мы вовсе не рассчитываем на буржуазию» [МЭ: 2, 557].

Тем не менее без труда Энгельса о положении английского рабочего класса выработка марксистской теории по меньшей мере значительно замедлилась бы. «Положение рабочего класса в Англии» представляет собой удивительно проницательное исследование того, как развитие современной промышленности порождает одновременно классовую борьбу пролетариата и возможность его окончательного освобождения. Энгельс дал систематическое объяснение развития пролетарской политической экономии и социального характера политических требований рабочих. Сама действительность – больше, чем вмешательство философов, – порождает у трудящихся сознание своей принадлежности к рабочему классу; Энгельс надеялся, что это сознание приведет также к возникновению «пролетарского социализма». Кроме того, его гегельянская закваска – при всей свойственной ей ограниченности – помогла ему преодолеть два серьезных теоретических препятствия, которые помешали развитию успеха самого английского рабочего движения. С одной стороны, он благодаря английским социалистам понимал значение освободительных потенций, которые несло с собой развитие крупной промышленности, и, опираясь на гегелевскую предпосылку о рациональном зерне исторического развития, сумел избежать чисто отрицательного взгляда на антагонизм между средним классом и пролетариатом. С другой стороны, он мог разделять убежденность чартистов в необходимости независимой политики рабочего класса, не считая обязательным обосновывать правомерность такой необходимости с помощью выводимой из доктрины естественного права теории трудовой стоимости [295]. Таким образом, огражденный благодаря своей иной национальной принадлежности от влияния некоторых наиболее сектантских аспектов рабочего движения, он смог прийти к замечательным оценкам значения борьбы современного ему пролетариата, рассматриваемой в ее глобальности.