Гарет Джонс - Марксизм во времена Маркса

Первые утописты не дожили до середины XIX века, и их доктрины и движения к началу 40-х годов уже отмирали, за исключением фурьеризма, который существовал вплоть до революции 1848 года, когда его вождь Виктор Консидеран вынужден был выступить в неожиданной и плохо подходившей ему роли. С другой стороны, продолжали процветать различные типы ассоциаций и кооперативных теорий, частично порожденных утопизмом (Оуэн, Буше), а частично разработанных в 40-е годы на менее мессианских основах (Луи Блан, Прудон). В них даже поддерживались стремления к преобразованию всего общества на основах кооперации, из которых сами же они и исходили. Если это было реально даже для Англии, где кооперативная форма утопии, якобы способной освободить труд от капиталистической эксплуатации, растворилась в коммерческих кооперативах, еще сильнее чувствовались подобные тенденции в других странах, где кооперация производителей сохраняла доминирующее положение. Для большинства рабочих во времена Маркса это был социализм, или, лучше сказать, социализм, сторонником которого являлся рабочий класс еще в 60-е годы, когда была жива мечта о группах независимых производителей без капиталистов, которых общество обеспечит капиталом, достаточным для того, чтобы сделать их жизнеспособными, защитить и поощрить. В свою очередь эти независимые производители должны выполнять свой коллективный долг по отношению к народу. В этом политическая суть значения прудонизма и лассальянства. Это было естественным для рабочего класса, политически сознательные представители которого в большинстве своем принадлежали к ремесленникам или же были близки к ремесленничеству. Мечты о независимой производственной единице или о независимом производственном объединении, которое само могло бы контролировать ход своих дел, принадлежали не только мужчинам (и реже женщинам), еще не ставшим пролетариями в полном смысле этого слова. Во многих отношениях эта перспектива, носившая первоначально «синдикалистский» характер, отражала также и опыт пролетариев середины XIX века.

Таким образом, домарксов социализм, далекий от исчезновения в эпоху Маркса, продолжал жить среди последователей Прудона, анархистов и бакунинцев, а позднее среди революционных синдикалистов и многих других, которые с годами из-за отсутствия собственной удовлетворительной теории усвоили Марксов анализ и нередко прибегали к нему для достижения собственных целей. Но нельзя утверждать, что с середины 40-х годов Маркс что-то принимал из традиций домарксова социализма. После исчерпывающего полемического анализа прудонизма в «Нищете философии» (1847) уже нельзя говорить о том, что критика домарксова социализма сыграла сколько-нибудь заметную роль в формировании Марксовой мысли. Иногда она была скорее частью его политической полемики, но не компонентом его теоретического развития. Возможно, единственным заметным исключением является «Критика Готской программы» (1875), в которой возмущенный протест против неоправданных уступок лассальянцам со стороны Социал-демократической партии Германии вынудил его теоретически сформулировать свою мысль, которая если и была не нова, то по крайней мере прежде не была так точно сформулирована. Возможно к тому же, что разработка им идей относительно кредита или финансов частично была вызвана необходимостью критики веры в различные панацеи, связанные с товарообращением и кредитом, веры, все еще бытовавшей среди рабочих движений прудонистского типа. Однако, в общем, в середине 40-х годов Маркс и Энгельс уже взяли из домарксова социализма все, что было достойно изучения. И основы «научного социализма» были уже заложены.

Лишь в процессе работы над «Немецкой идеологией», которая была им начата вместе с Энгельсом в сентябре 1845 года в Брюсселе и завершена летом следующего года, Маркс приходит к тому материалистическому пониманию истории, которому суждено было стать «путеводной нитью» всех его последующих исследований. В предшествующие десятилетия творчество Маркса прошло ряд этапов развития под знаком идеализма – вначале романтического, затем гегельянского, который сменился либеральным рационализмом и основательной критикой гегелевской философии, вызвавшей к жизни целый ряд важных аспектов марксистского понимания социализма. Согласно Энгельсу, в основе теории Маркса лежит синтез немецкой идеалистической философии, французской политической теории и английской классической политэкономии. В его первых работах (включая «Экономическо-философские рукописи 1844 года») прослеживается процесс ассимиляции всех этих трех влияний, хотя в то время Марксом еще не была предпринята попытка их соединения. Эти работы можно определить как предмарксистские в том смысле, что они еще не содержат какой-либо интерпретации истории с классовых позиций, с точки зрения способов производства, ни тем более каких-либо упоминаний таких экономических категорий, как рабочая сила, прибавочная стоимость и т.п., которые лягут в основу многих его последующих работ. Несмотря на бесспорную важность этих первых трудов Маркса, позволяющих проследить генезис его мысли, их рассмотрение в общем контексте его творчества было (и остается) источником острых споров. Их характер – для тех марксистов, которые заинтересованы в сохранении определенного единства теории с практикой, – очевидно, выходит за рамки обычного академического диспута.

Интеллектуальная атмосфера семьи, в которой воспитывался Маркс, и школы, которую он посещал, отличалась рационализмом эпохи Просвещения и подслащенным протестантизмом, особенно ценились могущество разума, скромность в быту и упорный труд. Тесть Маркса, барон Людвиг фон Вестфален, открыл перед ним совершенно иную перспективу. Элеонора, дочь Маркса, пишет, что барон «привил Марксу любовь к школе романтизма и, в то время как отец читал ему Вольтера и Расина, барон читал ему Гомера и Шекспира – которые на всю жизнь остались любимыми авторами Маркса» [34] E . Marx . Karl Marx. – «Die Neue Zeit», 1883, S. 441. . Поэтому в первые годы учения в Боннском университете Маркс увлекся идеями господствовавшего в те годы романтизма. Однако переезд в Берлин в 1836 году произвел в нем решительный переворот. До этого Маркс читал Канта и Фихте, стал последователем субъективного романтизма. Будучи убежден в том, что высшее существо оторвано от мирской суеты, он сначала отвергал концептуальный рационализм Гегеля. Однако теперь он полагает, что Идея имманентна действительности. Прежде Маркс, как он сам писал о себе, «читал отрывки гегелевской философии, и мне не нравилась ее причудливая дикая мелодия» [МЭ: 40, 15]. Теперь же он принял гегельянство, причем его обращение было столь же глубоким, сколь неожиданным. С точки зрения его духовного развития это был, по-видимому, наиболее важный шаг в его жизни. Даже при том, что ему приходилось критиковать Гегеля как идеалиста, когда он пытался поставить его диалектику «с головы на ноги», он всегда первым признавал, что его, Маркса, метод является прямым следствием метода того, кто был его учителем в 30-е годы.