Беррес Скиннер - Превыше свободы и чести

Это - потрясающие изменения, и их, естественно, надо тщательно взвесить. Проблема заключается в том, чтобы сконструировать мир, который будет дорог не людям, живущим сейчас, а тем, кто будет жить в нем. "Мне такое не понравится" - это жалоба индивидуалиста, который навязывает свою собственную восприимчивость к подкреплению в качестве универсальной ценности. Мир, который будет нравиться нынешним людям, просто увековечит существующее положение. Он будет им нравиться, потому что людей приучили его любить, причём по причинам, которые бывают безотчетными. Лучший мир будет нравиться тем, кто будет в нем жить, потому что он будет сконструирован с учетом того, что даёт или может давать максимум подкрепления.

Полный разрыв с прошлым невозможен. Создатель новой культуры всегда будет ограничен рамками своей собственной культуры, так как не сможет освободиться полностью от предрассудков, которые были привиты социальной средой, в которой он жил. В какой-то мере он неизбежно спроектирует мир, который нравится ему самому . Более того, новая культура должна понравиться тем, кто станет в ней новосёлом, а они неизбежно являются продуктами старой культуры. Однако в рамках этих практических ограничений надо иметь возможность свести к минимуму влияние случайных особенностей доминирующих в мире культур и обратиться к самому источнику вещей, которые люди называют благами. Их первоисточник можно найти в эволюции человеческого рода и эволюции культуры.

Иногда говорят, что научное конструирование культуры невозможно, потому что человек просто не смирится с тем фактом, что им можно управлять. Как написано у Достоевского:

"Даже если смогут доказать, что поведение человека полностью детерминировано, человек всё равно вытворит что-то из-за своей извращенности, он наделает разрушений и хаоса просто для того, чтобы настоять на своём ... А если все это в свою очередь смогут проанализировать и предотвратить предсказанием того, что всё произойдет именно так, то человек нарочно сойдет с ума, чтобы доказать свою правоту".

Тут подразумевается, что он тогда бы вышел из-под контроля, как будто бы безумие - это особый вид свободы или будто бы поведение психопата невозможно предвидеть или держать под контролем.

В некотором смысле Достоевский может быть и прав. Литература свободы может внушить фанатичную враждебность к управлению поведением, достаточную для того, чтобы вызвать невротические, а то и психопатические реакции. У тех, кто находится под сильным влиянием такой литературы, обнаруживаются явные симптомы эмоциональной неустойчивости. У нас нет лучшего свидетельства плачевного состояния психики традиционного либерала, чем та горечь, с которой он осуждает перспективы науки и технологии поведения и возможность их применения для целевого конструирования культуры. При этом он обычно занимается навешиванием клеветнических ярлыков. Артур Кестлер называл бихевиоризм "монументальный тривиальностью." По его словам, бихевиоризм представляет собой "избегание (постановки важнейших) вопросов в героических масштабах" и якобы вернул психологию в "современный аналог Мрачного Средневековья." Бихевиористы якобы используют "жаргон педантов," а подкрепление - это якобы " слово-уродец." Оборудование оперантной лаборатории - это якобы "бутафория". Питер Гэй, чьи исследования о восемнадцатом веке как веке Просвещения должны были бы подготовить его к пониманию современного интереса к конструированию культуры, разглагольствовал о "врожденной наивности, интеллектуальном банкротстве, и полуосознанной жестокости бихевиоризма."

Ещё один симптом - это избирательная слепота к нынешнему состоянию науки. Кестлер заявлял, что "самым впечатляющим экспериментом по 'прогнозированию и управлению поведением' является дрессировка голубей при помощи оперантного кондиционирования, чтобы они высокомерно маршировали с неестественно высоко задранной головой." Он пересказывает "теории научения" следующим образом: "В соответствии с бихевиористской доктриной, любое научение происходит методом "промахов и попаданий", или методом проб и ошибок. Правильная реакция на конкретный стимул отгадывается случайно, методом "тыка" и получает вознаграждение, или, на ихнем жаргоне, эффект подкрепления; если подкрепление сильно или повторяется достаточно часто, то эта реакция 'запечатлена' и будет сформирована связь Стимул-Реакция." Эти воззрения устарели уже примерно семьдесят лет назад.

Другие общераспространенные искажения - это утверждения, что научный анализ рассматривает любое поведение как реакции на стимулы, или что якобы "вся суть в условных рефлексах," что он якобы полностью отрицает вклад генетической наследственности в поведение, и что он якобы игнорирует сознание. (Мы увидим в следующей главе, что как раз бихевиористы начали энергичную дискуссию о природе того, что называется сознанием, и пользовании им.) Заявления такого рода обычно появляются в гуманитарных науках, в среде, некогда уважаемой за её ученость, однако историкам будущего будет очень трудно реконструировать современную науку и технологию поведения на основании того, что написано о ней критиками.

Ещё один распространенный приём - это винить бихевиоризм во всех наших бедах. Этот прием имеет давнюю историю; ещё римляне обвиняли христиан, а христиане - римлян, как причину землетрясений и эпидемий. Пожалуй, никто не зашел в обвинении научных представлений о человеке как источнике серьезных проблем, стоящих перед нами сегодня, дальше анонимного автора в лондонском Times Literary Supplement (Литературном приложении к газете Таймс):

"Во второй половине (двадцатого) века наши различные властители дум кондиционировали нас (само это слово - продукт бихевиоризма) судить о мире в количественных и скрытно-детерминистских терминах. Как философы, так и психологи подорвали все наши старые тезисы о свободе воли и нравственной ответственности. Нас приучили верить, что единственная реальность состоит в физических законах материальных вещей. Мы не действуем по собственной воле; мы реагируем на череду внешних раздражителей. И только в последние годы мы начали видеть, куда завели нас эти воззрения на мир: к зловещим событиям в Далласе и Лос-Анджелесе ..."

Иными словами, он возлагает ответственность за убийства Джона и Роберта Кеннеди на научный анализ человеческого поведения. Столь грандиозная нелепость, похоже, подтверждает предсказания Достоевского. Но политические убийства имеют слишком давнюю историю для того, чтобы быть делом рук науки о поведении. Если какую теорию и можно обвинить в этом, то только универсальную теорию о свободной и добродетельной автономной личности.