Рудольф фон Иеринг - Борьба за право

Интересное подтвержденіе только что сказаннаго мною представляетъ древнее Римское право. Въ немъ это недовѣріе крестьянина, предполагающее при всякомъ правовомъ столкновеніи злое намѣреніе противника, выражается въ Формѣ правовыхъ положеній. Вездѣ, даже и тамъ, гдѣ дѣло идетъ о чисто объективной неправдѣ, являются такія же послѣдствія какъ бы дѣло шло о неправдѣ субъективной, т.е. наказаніе побѣжденной стороны. Оскорбленное правовое чувство недовольствуется простымъ возстановленіемъ права, но оно еще требуетъ особеннаго удовлетворенія за то, что противникъ сознательно или безсознательно задѣлъ наше право. Если бы наши теперешніе крестьяне создавали право, оно вѣроятно гласило бы также, какъ и право ихъ древнеримскихъ собратій. Но уже и въ Римѣ недовѣріе въ правѣ вслѣдствіе культуры уничтожено въ принципѣ дѣленіемъ на два рода неправды: сознательной и безсознательной или субъективной и объективной (по Гегелю непосредственной).

Это противоположеніе имѣетъ для вопроса, которымъ яздѣсь занимаюсь: т. е. какое положеніе долженъ принять оскорбленный въ своемъ правѣ относительно неправды, только второстепенное значеніе. Оно выражаетъ только какъ право относится къ дѣлу и опредѣляетъ послѣдствія которыя влечетъ за собой неправда. Но оно никакимъ образомъ не можетъ служить маштабомъ для понятія субъекта, для того, на сколько правовое чувство, которое возникаетъ вовсе не по понятіямъ системы, можетъ быть возбуждено причиненной ему неправдой. Исключительныя обстоятельства могутъ быть таковы, что обладатель права, при столкновеніи, которое законъ считаетъ объективнымъ, имѣетъ основаніе подставить со стороны своего противника злое намѣреніе, сознательную неправду и направить противъ нихъ свои дѣйствія. То, что право ставитъ меня относительно наслѣдника моего должника, который ничего не знаетъ о долгѣ, и уплату его ставитъ въ зависимость отъ доказательства, совершенно въ такое же condictio ex mutuo, какъ и относительно самаго должника, который безстыднымъ образомъ оспариваетъ заемъ или безъ всякаго основанія отказывается отъ его возвращенія, не можетъ помѣшать мнѣ смотрѣть на поступки обоихъ съ совершенно различныхъ точекъ зрѣнія и сообразно съ ними направить мой образъ дѣйствій. Самъ должникъ становится для меня на одну доску съ воромъ: онъ завѣдомо старается лишить меня моего, это произволъ, который направляется противъ права, только здѣсь онъ облекается въ легальную Форму. Напротивъ того наслѣдникъ должника равняется добросовѣстному владѣльцу моей вещи, онъ отрицаетъ не то положеніе, что должникъ долженъ платить, но только то, что онъ должникъ, и все, что я сказалъ о первомъ, относится также и къ нему. Относительно наслѣдника я могу кончить дѣло полюбовно, отказаться отъ процесса, но относительно самого должника обязанъ защищать свое право, чего бы это мнѣ ни стоило; если я этого не сдѣлаю, то я поступаюсь не только этимъ правомъ но и правомъ вообще,

Я ожидаю на свои слова возраженія: знаетъ ли народъ, что право собственности, обязательства, суть необходимыя условія нравственнаго существованія лица? Знаетъ ли? — нѣтъ! но что онъ это чувствуетъ, это несомнѣнно, что я и надѣюсь доказать. Знаетъ ли народъ, что почки, легкія, печень, суть условія Физической жизни? Но колотье въ легкихъ, боль въ печени и почкахъ ощущаетъ каждый и понимаетъ что это значитъ. Физическая боль указываетъ на растройство въ организмѣ, на присутствіе вреднаго ему вліянія, она открываетъ намъ глаза на угрожающую опасность и представленіемъ страданія, которое можетъ послѣдовать, вынуждаетъ насъ во время уничтожить е!е. Тоже самое и относительно нравственной боли, причиняемой намѣренной неправдой, произволомъ. Эту боль хотя и съ различной интенсивностію, какъ и Физическую смотря по степени субъективной чувствительности, по Формѣ и предмету правонарушенія и другимъ обстоятельствамъ, ощущаетъ каждый индивидуумъ, не лишенный совершенно чувствительности, т. е. который не привыкъ къ Фактическому безправію, какъ нравственную боль и требуетъ уничтоженія ея причины не затѣмъ только чтобы положить конецъ этой боли, но для того чтобы возстановить здоровье, которому угрожала бы опасность вслѣдствіе апатичнаго терпѣнія. Это тоже указаніе на обязанность нравственнаго самосохраненія, которое производитъ Физическая боль по отношенію къ Физическому самосохраненію. Возмемъ самый наглядный случай, — оскорбленіе чести и общественное положеніе въ которомъ чувство чести развилось въ высшей степени — военное званіе. Для офицера, который снесъ терпѣливо оскорбленіе чести, дѣлается невозможнымъ его званіе. Почему? — Защита чести есть обязанность каждаго, почему же военное званіе строже всякаго другаго налагаетъ эту обязанность? Потому что оно имѣетъ правильное сознаніе того, что мужественная защита личности есть необходимое условіе его существованія, что званіе, которое по самой своей природѣ должно быть олицетвореніемъ личнаго мужества, не можетъ терпѣть трусости въ своихъ сочленахъ, этимъ оно само подняло бы на себя руки [10] Более детальное развитие этой мысли см. в моей "Цели в праве". . Наоборотъ почему нашъ крестьянинъ, упорно защищающій свою собственность не дѣлаетъ этого по отношенію къ своей чести? Именно потому что онъ имѣетъ также правильное представленіе о собственности, какъ условіи своего существованія. Его призваніе не храбрость, а трудъ, и его собственность есть ни что иное какъ видимый образъ его труда; лѣнивый крестьянинъ, нехорошо обработывающій свое поле или легкомысленно проматывающій свое имѣніе, также презирается своими сочленами какъ и офицеръ, не защищающій своей чести, презирается своими сослуживцами; какъ ни одинъ крестьянинъ не упрекнетъ другаго за то, что онъ вслѣдствіе оскорбленія не учинилъ драки или не возбудилъ процесса, такъ и офицеръ не упрекнетъ своего собрата за то, что онъ дурной хозяинъ. Для крестьянина поле, которое онъ обработываетъ, скотина, которую онъ держитъ, есть основа всего его существованія, и онъ вступаетъ съ сосѣдомъ, который отпахалъ у него кусокъ земли, или съ торговцемъ, который утянулъ у него плату за его быка, по своему, т: е. въ Формѣ самаго страстнаго процесса, въ туже борьбу за свое право, какую и офицеръ ведетъ съ шпагой въ рукѣ. Оба при этомъ жертвуютъ собой безъ всякаго разсужденія о послѣдствіяхъ. И они должны это дѣлать, оба повинуются при этомъ существенному закону нравственнаго самосохраненія.

Если посадить этихъ людей на мѣста присяжныхъ засѣдателей и предложить военнымъ первоначально вопросъ о преступленіи противъ собственности, крестьянамъ же объ оскорбленіи чести, въ другой разъ перемѣнить роли, какъ будутъ различны въ обоихъ случаяхъ вынесенные приговоры! Извѣстно, что нѣтъ болѣе строгихъ судей по отношенію къ преступленіямъ противъ собственности, какъ крестьяне. И хотя я самъ не имѣю въ этомъ достаточно опытности, но однакожь я могу побиться объ закладъ, что судья въ рѣдкомъ случаѣ когда къ нему придетъ крестьянинъ съ жалобой на оскорбленіе, не можетъ отговорить его отъ процесса, представивъ ему неизвѣстность исхода; тогда какъ съ этимъ же человѣкомъ, когда дѣло идетъ о собственности, судья ничего не можетъ сдѣлать. Древній Римскій крестьянинъ охотно мирился, получивши 25 ассовъ за пощечину, и если ему кто выбивалъ глазъ, то онъ допускалъ возможность соглашенія вмѣсто того, чтобы отплатить ему тѣмъ же, но онъ неуклонно требовалъ, чтобы воръ, котораго онъ поймалъ на мѣстѣ, былъ ему отданъ въ рабство, и если воръ будетъ сопротивляться, то чтобы законъ предоставилъ ему право убить его и законъ ему въ этомъ не отказывалъ.