Рудольф фон Иеринг - Борьба за право

Возьмемъ еще третье положеніе — положеніе купца. Что для Офицера честь, для крестьянина собственность, то для купца кредитъ. Сохраненіе его есть для купца вопросъ жизненный, и если ему сдѣлаютъ упрекъ, что онъ не точно исполняетъ свои обязательства, то это задѣваетъ егоза живоесильнѣе всякой личной обиды и воровства, между тѣмъ какъ офицеръ, по всей вѣроятности засмѣется на подобное обвиненіе, а крестьянинъ и не пойметъ, что въ немъ заключается какое то оскорбленіе. Вслѣдствіе этого особеннаго положенія купца, новѣйшія законодательства совершенно правильно ограничиваютъ примѣненіе легкомысленнаго и злостнаго банкротства только къ лицамъ куиеческаго званія. Цѣль всего предшествовавшаго изложенія состояла не въ томъ, чтобы констатировать простой Фактъ, что правовое чувство обнаруживаетъ различную чувствительность смотря по положенію и призванію лица, при чемъ конечно степень чувствительности измѣряется интересами извѣстнаго общественнаго положенія, но этотъ Фактъ долженъ служить еще для того, чтобы освѣтить должнымъ образомъ ту истину, имѣющую несравненно большее значеніе, что каждый обладатель права, въ немъ защищаетъ свои самыя существенныя, самыя жизненныя условія. То именно обстоятельство, что высшая степень, правоваго чувства въ трехъ приведенныхъ нами положеніяхъ проявляется въ тѣхъ случаяхъ, которые мы признали существенными, жизненными условіями этихъ положеній, показываетъ надгь, что реакція правоваго чувства не можетъ быть опредѣляема, какъ обыкновенный аффектъ, только по моментамъ темперамента и характера, но что въ то же время въ этомъ дѣйствуетъ нравственная причина: чувство необходимости именно этого правоваго института для особенной жизненной цѣли этого общественнаго положенія или лица. Степень энергіи, съ которою правовое чувство реагируетъ противъ правонарушенія, есть въ моихъ глазахъ вѣрный масштабъ для измѣренія степени крѣпости и силы, съ которыми лице, общество или народъ относятся къ значенію права, какъ права вообще, или хотя отдѣльнаго правоваго института, касающагося его жизненныхъ цѣлей. Это положеніе въ моихъ глазахъ имѣетъ характеръ общей истины. Оно приложидю какъ къ общественному, такъ и къ частному праву. 1) [Здѣсь не мѣсто приводить дальнѣйшія доказательства относительно этого направленія, я позволю себѣ только сдѣлать нѣсколько замѣчаній. Та же самая чувствительность, которая проявляется различными сословіями, когда дѣло идетъ о нарушеніи тѣхъ институтовъ, которые главнымъ образомъ составляютъ основаніе ихъ существованія, повторяется и въ государственной жизни въ отношеніи тѣхъ учрежденій, въ которыхъ осуществляются его жизненные принципы. Мѣриломъ чувствительности, а слѣдовательно и значенія этихъ учрежденій служитъ уголовное право. Рѣзкое различіе, которое наблюдается законодательствами въ отношеніи снисхожденія или строгости къ преступнымъ дѣяніямъ, главнымъ образомъ основывается съ приведенной выше точки зрѣнія на необходимости извѣстныхъ нравственныхъ условій. Каждое государство наказываетъ строже тѣ преступленія, которыя угрожаютъ его существенному жизненному принципу. Во всѣхъ остальныхъ оно придерживается обыкновеннаго размѣра наказанія. Теократія считаетъ Богохульство и идолопоклонничество преступленіями достойными смертной казни, между тѣмъ какъ къ перемѣщенію межевыхъ границъ она можетъ быть найдетъ достаточнымъ примѣнить наказаніе, какъ за воровство. Между тѣмъ какъ земледѣльческое государство за послѣднія будетъ наказывать по всей строгости законовъ, а въ отношеніи Богохульства удовлетворится самымъ снисходительнымъ наказаніемъ. Торговое государство важнымъ преступленіемъ будетъ считать фальсификацію и поддѣлку монеты, военное — нарушеніе дисциплины, проступки противъ обязанностей службы и т. д., абсолютное государство — оскорбленіе Величества, республика — стремленіе къ королевской власти, и каждое, по отношенію къ этимъ преступленіямъ, будетъ дѣйствовать съ такою строгостью, которая будетъ въ явномъ противорѣченіи съ тѣми наказаніями, которыми облагаются другіе преступленія. Короче, реакція прароваго чувства, какъ государствъ, такъ и индивидуумовъ, будетъ всего сильнѣе тамъ, гдѣ имъ представляется большая опасность для существенныхъ жизненныхъ условій. Читатель видитъ, что я этими замѣчаніями только хочу указать на важность идеи, развитіе которой составляетъ безсмертную заслугу Монтескье (sur Pesprit des Lois).] Хотя особенныя условія общественнаго положенія и призванія придаютъ правовымъ институтамъ, которые ихъ касаются, болѣе высокое значеніе и слѣдовательно усиливаютъ правовую чувствительность при ихъ нарушеніи, но они же могутъ быть причиной ослабленія этой чувствительности. Служащіе классы не могутъ въ той же мѣрѣ поддерживать и развивать въ себѣ чувство чести, какъ и прочіе слои общества; ихъ положеніе носитъ въ себѣ извѣстныя неудобства, противъ которыхъ напрасны единичныя усилія, дотѣхъ поръ, пока они выносятся терпѣливо цѣлымъ сословіемъ; индивидууму съ чуткимъ чувствомъ чести въ такомъ положеніи ничего не остается другаго, какъ или отказаться отъ своихъ притязаній на защиту чести, или оставить это званіе. Только когда это чувство сдѣлается общимъ, открывается для индивидуума надежда вмѣсто того, чтобы истощаться въ безполезной борьбѣ, вмѣстѣ съ единодіыслящими направить свои силы къ тому, чтобы поднять не только уровень сословной чести, но и ея объективное признаніе со стороны остальныхъ классовъ общества и законодательства. Въ этомъ отношеніи соціальное развитіе послѣднихъ пятидесяти лѣтъ сдѣлало огромный шагъ впередъ; если мы обратимся за полтораста лѣтъ назадъ, то мы увидимъ тотъ же успѣхъ по отношенію къ другимъ классамъ общества — ихъ болѣе развитое чувство чести есть результатъ и выраженіе ихъ болѣе прочнаго правоваго положенія.

Что я сказалъ о чести, то же самое можно сказать и о собственности. Таже чувствительность по отношенію къ собственности, правильное пониманіе собственности — я понимаю подъ этимъ, не стремленіе къ наживѣ, погоню за деньгами и состояніемъ, но тотъ здравый смыслъ собственника, образцевымъ представителемъ котораго я выставилъ крестьянина-собственника, защищающаго свое не потому только, что это есть цѣнность, но потому, что эта цѣнность принадлежитъ ему— также и это пониманіе подъ вліяніемъ нѣкоторыхъ нездоровыхъ условій и положеній можетъ ослабѣть въ извѣстныхъ кружкахъ, чему лучшее доказательство представляетъ та мѣстность, въ которой мы живемъ. Быть можетъ меня спросятъ, какое отношеніе можетъ имѣть вещь къ моей личности? Она служитъ мнѣ средствомъ для поддержанія жизни, для пріобрѣтенія, для наслажденія. И также какъ я не вижу для себя нравственной обязанности въ томъ, чтобы пріобрѣтать много денегъ, также мало я вижу ее и въ томъ, чтобы начать процессъ изъ за пустяковъ, процессъ, который мнѣ будетъ стоить много денегъ и нарушаетъ мое спокойствіе. Единственный мотивъ, который можетъ руководить мною при правовой защитѣ состоянія, есть тотъ же, которымъ я руковожусь при его пріобрѣтеніи, или растратѣ: моя польза — процессъ о моемъ и твоемъ есть чистый вопросъ интереса. Я съ своей стороны вижу въ такомъ пониманіи собственности только извращеніе здороваго чувства собственности, а основаніе къ тому — уклоненіе отъ естественнаго происхожденія собственности. Не богатство и не роскошь считаю я въ томъ отвѣтственными — въ нихъ я не вижу никакой опасности для правоваго народнаго смысла — но безнравственную наживу. Историческое происхожденіе и нравственная правовая основа собственности есть трудъ, я понимаю не только матеріальный, но трудъ ума и таланта, и я признаю, что право на произведенія труда имѣетъ не только самъ трудящійся, но и его наслѣдники, а потому я въ правѣ наслѣдованія вижу совершенно послѣдовательное развитіе принсипа труда, ибо я стою за то, что нельзя запретить трудящемуся отказываться отъ наслажденія и какъ при жизни, такъ ипослѣ смерти передать возможность его другимъ. Только въ неразрывномъ союзѣ съ трудомъ можетъ здраво поддерживаться собственность, только въ этомъ ея источникѣ, изъ котораго она непрерывно должна истекать, оказывается она тѣмъ, что она дѣйствительно есть для человѣка; здѣсь ее можно видѣть ясно до самаго дна. Но чѣмъ болѣе удаляется она отъ него въ область легкой или совершенно лишенной труда наживы, тѣмъ мутнѣе становится потокъ, пока наконецъ не потеряетъ въ тинѣ биржевой игры и акціонерномъ омутѣ всякій слѣдъ того, чѣмъ онъ былъ первоначально.