Христиан Вольф - Христиан Вольф и философия в России

Впрочем, если в данном случае метафизическое выведение категорий имеет иллюзию правдоподобия, поскольку опирается на действительный факт удивительного (и — заметим — в рамках традиционных гносеологических концепций необъяснимого) соответствия или «сообразования» общих понятий теоретического естествознания с наглядными представлениями обыденного опыта, то при обосновании понятий «простых вещей» Вольф вынужден покинуть «надежную почву» научного и обыденного опыта.

Иллюзия правдоподобия в какой-то мере сохраняется в его анализе понятия частей, из которых состоят все вещи и которые мы можем в них обнаруживать, различая их по фигурам и величинам, способам соединения в составе сложных вещей. Способ упорядоченности или связи этих частей образует сущность сложных вещей, а также служит «основанием» их изменений, возникновения, исчезновения и т. д. [1, § 51, 64, 79]. Вольф, разумеется, понимает неосуществимость выведения всего качественного многообразия сложных вещей из общего определения их сущности, для этого ему пришлось бы включать в состав своей метафизики все данные современной ему физики, химии и других наук о природе (что, впрочем, он попытался сделать в своих «Разумных мыслях...» о «действиях природы», о «целях естественных вещей» и других трудах «естественнонаучного» цикла).

Поэтому, как и во всех других случаях, в которых он сталкивается, с одной стороны, с бесконечным объемом эмпирического многообразия мира, а с другой — с отсутствием достаточных научных представлений об этом богатстве его свойств, он апеллирует к понятию случайности вещей действительного мира. Случайность и является тем признаком, который свидетельствует то ли об «объективном» несовершенстве, о временном и изменчивом характере самого этого мира, который в качестве творения Бога каким-то странным образом оказывается не вполне «адекватным» мыслимому понятию возможного мира и его возможным вещам, то ли о «субъективном» несовершенстве и ограниченности нашего человеческого рассудка, не способного в отличие от Бога достичь адекватного, т. е. полного и аналитически мыслимого понятия возможного мира.

Однако списать все это бесконечное многообразие действительного мира на счет его несовершенства было несправедливо по отношению, во-первых, к «творящей» способности Бога, а во-вторых, к самой метафизике, претендующей на роль посредника между Богом и человеком и призванной просвещать «наш» ограниченный рассудок с помощью «разумных мыслей» о «всех вещах». Поэтому, отказываясь или до поры до времени откладывая решение задачи объяснения и обоснования всего многообразия сложных вещей с помощью закона достаточного основания, Вольф берется за задачу обнаружения «простых вещей», составляющих онтологическое основание всего сложного или составного.

Здесь он сталкивается с древним, возникшим со времен Фалеса, вопросом о первоначале или «первом кирпичике» всего мироздания, однако Вольф ставит его в форме вопроса о переходе от логической возможности, необходимой сущности или родового понятия вещи к действительным, эмпирически данным, пространственно-временным и изменчивым вещам. По способу постановки и решения этого вопроса Вольф отчасти следует Лейбницу, который пытался обосновать переход от идеальных «метафизических точек» или бестелесных монад к протяженным телам путем противопоставления последних как сложных вещей — простым, лишенным протяженности, делимости, фигуры, величины, движения и всех других эмпирических признаков, но обладающим признаками необходимости, неизменности, вечности и т. п.

Соотношение между простыми и сложными вещами Вольф, как и Лейбниц (не используя, впрочем, понятия о бесконечно малых), пытается представить в форме «незаметного» количественного различия между частью сложной вещи и простой вещью и постепенного перехода от одного к другому. Последнюю он рассматривает в качестве некоторого логического предела бесконечного деления сложных вещей на все более мелкие частицы, вплоть до «самых» элементарных и «простых». Таким образом, у Вольфа здесь имеет место незаконная подмена эмпирического понятия «части» понятием «простого», полученного путем всего лишь отрицания того, что присуще составным вещам (делимости, величины и т. п.), а потому указание на то, чем последние не являются , оказывается единственным определением «простого» [1, § 75—83; 2, § 36].

Столь же иллюзорной оказывается и попытка представить некоторый результат процесса расчленения сложных вещей на части в качестве «простой вещи», что опять же является всего лишь неправомерным скачком от эмпирических вещей к метафизическому понятию «простой вещи». Последние по существу являются эквивалентами мыслимого, логически возможного понятия «вещи», однако теперь это понятие берется во множественном числе и выступает в виде более «конкретного» достаточного основания составных вещей. Впрочем, Вольф понимает недостаточность такого способа выведения «простых вещей» из сложных и исключительно негативного их определения и указывает на необходимость их «позитивного» знания.

Для этого он, с одной стороны, пытается изобразить соотношение между простыми и сложными вещами в виде ряда переходных ступеней и достаточно сложного процесса их опосредований, а также подчеркивает, что простые вещи нельзя познать посредством чувств, получить и понять посредством расчленения сложного (как бы забывая, что именно таким путем он фактически и пришел к их понятию). С другой же стороны, он ссылается на то, что в отличие от сложных вещей, которые возникают постепенно, благодаря различным способам соединения частей, их перемещению в пространстве, изменению во времени и т. п., простые вещи возникают «сразу» (auf einmal), как то, чего не было, не могут прекратить своего существования путем разложения на части, а сам процесс их возникновения как и уничтожения нельзя «понять и разумно объяснить» [1,

§ 83—103].

Именно к такого рода аргументу о невозможности «понимания» и «разумного объяснения» (begreifen und verständlich erklären) Вольф прибегает во всех тех случаях, когда ему не хватает эмпирического материала в качестве достаточного основания для сколько-нибудь оправданного перехода к собственно метафизическим категориям своей философии и правдоподобного обоснования их возможности. Между тем в таких случаях на помощь закону достаточного основания приходит принцип противоречия, т. е. логическая возможность непротиворечиво мыслить (фактически — домысливать) некие абстрактные понятия или метафизические сущности, лежащие в основании всего действительного мира. Подлинным же основанием этой возможности оказывается понятие возможного мира, т. е. бесконечный рассудок Бога.