Христиан Вольф - Христиан Вольф и философия в России

Коль скоро наш соотечественник предъявил к зарубежной литературе о Вольфе столь значительные претензии, есть смысл хотя бы бегло взглянуть на соответствующую литературу в русском переводе. Ведь образ Вольфа как философа не мог не формироваться в России в зависимости от переводной обобщающей литературы по истории философии. А эта литература рисовала далеко не одинаковые портреты немецкого философа.

Француз Альфонс Фуллъе в своем труде Вольфа даже не упоминает [28]. А. Вебер уложил философию Вольфа в абзац [29], немец В. Бауэр отводит ему три страницы. Небезынтересно замечание этого историка о специфике Вольфовой монадологии, в отличие от Лейбницевой: «Он держится учения Лейбница о монадах, но не считает их всех подобными душе и одаренными силою представления. Его единица занимает середину между монадами Лейбница и атомами физиков, ибо с одной стороны, они лишены пространственного протяжения, с другой же — способности представления. Все монады связаны между собою наитеснейшим образом, потому что изменение одной передается всем остальным: Вольф, следовательно, разделяет мнение Лейбница, что каждая монада отражает вселенную. Но это соединение бездушных монад есть нечто механическое...» [30. С. 220].

У Ф. Ланге Вольфу отведен лишь один абзац, согласно которому «Вольф отвел учению о предустановленной гармонии лишь угол в своей системе и свел учение о монадах, в сущности, к древнесхоластическому выражению, что душа есть простая и бестелесная субстанция» [31. T. 1. С. 367].

В параграфе, посвященном Вольфу в книге А. Швеглера — около пяти страниц. Здесь специфика вольфовской монадологии изложена так: «Его простые существа не имеют способности представления как монады, но приближаются к атомам [32. Т. 2. С. 66].

Весьма солидную информацию об отличиях философии Вольфа от философии Лейбница русский читатель мог получить из трудов Куно Фишера, Ибер-вега—Гейнце, Виндельбанда и Фалькенберга.

К. Фишер подчеркнул, в частности, что, независимо от Лейбница, Вольф разработал практическую философию: мораль и политику, естественное и международное право. Иначе, чем Лейбниц, решает Вольф проблему соотношения души и тела. Если у Лейбница господствует принцип их тождества, то у Вольфа

душа — простая, а тело--сложная вещь. Трудный вопрос об отношении Вольфа

к идее предустановленной гармонии К. Фишер решает так: мир — машина Бога, «в нем все совершается в силу изначально установленной связи, каждая часть его изменяется в согласовании со всеми остальными, каждое состояние мира вытекает из непосредственно предшествующего». Иначе говоря, К. Фишер справедливо полагает, что в определенном смысле Вольф все-таки разделял идею предустановленной гармонии, хотя и не полностью.

Содержательно изложен у К. Фишера и вопрос о соотношении в философии Вольфа естественного и сверхъестественного. Бог «есть более высокое совершенство, чем могущество: ибо обладающий могуществом, конечно, может делать, что хочет; но только обладающий мудростью может делать все наилучшим образом, так, чтобы никакой ум не мог найти в сделанном ни одного недостатка. Для Бога мало говорить что-нибудь; существо с таким совершенным умом, что оно предвидит все, и с такой совершенной волей, что не хочет ничего, кроме лучшего, должно делать все так, чтобы в сделанном нельзя было найти ни одного недостатка. Если в мире все происходит естественно, то он дело мудрости Божией. Напротив, если случаются факты, не имеющие никакого основания в сущности и в природе вещей, то это совершается сверхъестественно или при помощи чудес, и, стало быть, мир, в котором все совершается при помощи чудес, есть дело только могущества, не мудрости Божией» [33. Т. 3. С. 644].

В книге Ибервега—Гейнце обращается особое внимание на стремление Вольфа акцентировать естественные связи элементов и ограничить сферу чудес: «Вольф называет свои субстанции не монадами, а охотнее всего атомами природы (ato-mi naturae).

В одной точке не может быть многих элементов, — каждый требует особой точки, которая отделена от другой. Но всякий элемент связан с теми, которые вокруг него. Так многие составляют одно, и сложное получает протяжение, непрерывность (continuum). Правда, у нас есть об этом только смутное созерцание, так как мы здесь не познаем простых элементов. Непрерывность и протяжение не что иное, как феномены. Предустановленная гармония является смелой гипотезой. Скорее всего надо принять естественную связь элементов. В конце концов, однако, остается нерешенным вопрос, испытывают ли элементы действительные или кажущиеся воздействия один от другого. Так как мир — нечто случайное, — ведь он мог быть иначе, то достаточное основание он должен иметь в Боге, который произвел его как вполне целесообразную машину. Происходи чудеса, пришлось бы распроститься с строгим сцеплением вещей. Да и каждое чудо требовало бы второго чуда, чуда восстановления... Однако, по Вольфу, чудеса не невозможны» [34. С. 153].

В книге Винделъбанда параграф 50 называется «Вольф и его школа», в котором особенно обращает на себя внимание мысль автора о том, что Вольф ограничивает Лейбницеву идею предустановленной гармонии сферой соотношения души и тела [35].

Фалъкенберг же отнесся к Вольфу довольно пренебрежительно, утверждая, что Вольф «ампутировал» идеи Лейбница: «Всего сильнее эта участь понижения отразилась на обеих руководящих идеях, монадологии и предустановленной гармонии. Первую из них Вольф понимает в том смысле, что у него тела состоят из простых существ, а последние наделяются некоторой (ближе не определяемой) силой, но сила представления приписывается только настоящим душам, способным иметь сознание» [36. С. 242—243].

Поскольку многие из нас в советское время стремились в обоснование своей точки зрения подыскать соответствующие высказывания в трудах Маркса, Энгельса, Ленина, других теоретиков марксизма, есть необходимость напомнить, каким выглядел Вольф в глазах этих авторитетов для советских философов.

Надо признать, что все теоретики марксизма находились под влиянием критики Вольфа Кантом и Гегелем и явно недооценили историческую роль Вольфа; чувства конкретного историзма в этом вопросе им недоставало. Оценивая Вольфа главным образом сквозь призму критицизма Канта и диалектики Гегеля, они не всегда руководствовались своим же правилом, согласно которому заслуги мыслителя следует оценивать прежде всего по сравнению с его предшественниками. А здесь «коварную» по отношению к Вольфу роль сыграл Лейбниц — великий диалектическими догадками, но не систематизировавший своей философской мысли.

Уже в юношеском романе «Скорпион и Феликс» Маркс проводит мысль: каждый гигант создает карлика, каждый гений — скучного филистера: «Первые слишком велики для этого мира, поэтому их вышвыривают. Последние, напротив, пускают в нем корни и остаются» [37. Т. 40. С. 535]. И Маркс, в частности, перечисляет: «После героя Цезаря — актер Октавиан, после императора Наполеона — король буржуа Луи Филипп, после философа Канта — кавалер Круг, после поэта Шиллера — советник Раупах, после неба — Лейбница — каморка при школе — Вольф...» [Там же. С. 535].