Иван Шишков - История философии. Реконструкция истории европейской философии через призму теории познания

Одним из важнейших аспектов полемики Ньютона с картезианцами был вопрос о природе силы тяготения. Картезианцы, как уже отмечалось, отвергали притяжение, т. е. действие силы на расстоянии, как скрытое качество. Ньютон же, постоянно подчеркивая, что не знает причину, природу силы тяготения, допускал ее существование на основании возможности наблюдать последствия действий этой неведомой ему причины на природные явления. Кроме того, существование притяжения подтверждается опытным, экспериментальным путем.

Господство этой силы проявляется во всей природе: она — единственная причина природных явлений и процессов. Как активнейшее и действующее начало она сообщает всем телам тяготение друг к другу: в отношении небесных тел эта сила действует обратно пропорционально квадратам расстояний до центра их движения и прямо пропорционально их массам. Вместе с тем притяжение является причиной сцепления тел, их устойчивости.

В целом она объединяет, соединяет всё в мире и поддерживает его существование.

Поскольку природа и причина тяготения остались для Ньютона физической тайной, ключ к разгадке которой он нашел по ту сторону механической причины, т. е. в метафизике, то притяжение должно быть исключено из состава элементов физической конструкции.

Осуществленная выше реконструкция научной программы Ньютона дает мне основание заключить, что для ее адекватного понимания следует иметь в виду тот общий фон, контекст, в котором она создавалась и развивалась. При этом важно иметь в виду, учитывая особенно дальнейшую судьбу идей Ньютона в истории науки, что на самом деле за всей эмпирико-математической, физической конструкцией Ньютона стояла метафизическая гипотеза, — вера в вездесущего и премудрейшего существа — которая использовалась в качестве «строительных лесов» при воздвижении здания классической механики. Подобно тому, как при завершении строительства эти «леса» убирают и перед человеческим взором предстает лишь одно законченное здание, в таком же «голом», чистом виде, очищенной от «метафизического хлама» предстала перед научными кругами конца XVII и особенно на протяжении всего XVIII столетий ньютоновская механика. Именно этим обстоятельством, по-видимому, можно объяснить сложившийся в истории науки образ Ньютона-ученого эмпирика, экспериментатора и индуктивиста.

Но еще в большей степени формированию такого образа способствовали вначале ученики и последователи Ньютона, а затем проводники и идеологи ньютонианства, среди которых самыми активными оказались французские просветители. Именно они, ухватившись за методологическую сентенцию Ньютона: «гипотез я не измышляю », развили ее в известный лозунг: « Физика, берегись метафизики!» и направили все свои усилия, предвосхитив тем самым будущих позитивистов, на изъятии из науки метафизики и превращении последней в методологию.

В истории науки XVIII век обычно характеризуют как век острой борьбы между картезианцами и ньютонианцами. Однако в ходе этой борьбы и дальнейшего развития науки всё более выявлялись единство и общность идей Декарта и Ньютона. Этому во многом способствовала классическая атомистика, соединившая корпускулярную физику Декарта и монадологию Лейбница. А в качестве общего плацдарма, на котором осуществлялся этот синтез, выступило ньютонианство. Но само оно смогло выполнить эту синтетическую функцию лишь после того, как вышло за рамки физической науки и науки как таковой и было возведено в статус философии и общей методологии науки.

Эта трансформация идей Ньютона за рамки механики осуществлялась в первую очередь благодаря деятельности Вольтера, у которого «классическая механика стала явным элементом цивилизации» [619] Кузнецов Б. Г. Ньютон . С. 150. . Очевидная для научных кругов времен Ньютона мысль об абсолютной сводимости законов природы к законам классической механики в XVIII в. была обобщена и перенесена на социальную сферу. В социальной философии французских мыслителей А. Сен-Симона и Ш. Фурье социология превращалась в социальную физику, методологическим основанием которой явилась механика Ньютона. Так, Фурье утверждал, что в обществе действуют те же самые законы механики: подобно тому как во Вселенной тела стремятся друг к другу согласно законам всемирного тяготения и притяжения, в человеческом обществе люди стремятся друг к другу по законам притяжения и отталкивания по страстям. Сен-Симон же выдвинул идею о необходимости объединить усилия философов и естествоиспытателей для создания новой философской системы, представляющей собой экстраполяцию ньютоновой механики на всю сферу человеческих знаний.

Чем же можно объяснить грандиозный успех, триумф классической механики, чем она очаровала европейские умы в классическую эпоху? Думается, что своей грандиозностью, всеобщностью, завершенностью и, что самое важное, рациональной простотой, в которой новоевропейские ученые усматривали единственную цель науки. В классической науке ньютонова механика была единственной фундаментальной теорией, полностью отвечавшей критериям «" внешнего оправдания» и «" внутреннего совершенства ». Такими достоинствами как раз обладал самый всеобщий закон природы — закон всемирного тяготения. Во-первых, он находился в строгом согласии с результатами явлений; во-вторых, содержал минимальное число допущений, предположений, посредством которых объясняется максимально предельная предметная область, каковой являются все физические явления, как небесные, так и земные. Лаплас, говоря об этом преимуществе закона всемирного тяготения, писал: «Сама природа содействовала улучшению астрономических теорий, созданных исходя из принципа всемирного тяготения. По-моему мнению, это одно из самых сильных доказательств истинности этого удивительного принципа» [620] Лаплас П. Изложение системы мира. С. 222. .

Кроме того, достоинство этого закона состоит в том, что он связал все явления, кажущиеся на первый взгляд столь разрозненными, в единую систему. Нет ни одного явления, которое нельзя было бы подвести под закон тяготения. Другим его преимуществом является точность , достигаемая им в силу своей простоты и всеобщности, а также возможности производить вычисления, достоверность которых подтверждается наблюдениями.

После победы ньютонианства Ньютон превратился в символа классического идеала науки, символическую фигуру истинного гения классической науки, которая прочно установила физику на ее собственных основаниях. В конце XVII в. в аналитической механике Лагранжа и небесной механике Лапласа ньютоновская теория достигла окончательного завершения, столь полного, что Лаплас смог с гордостью заявить, что его «система мира» не оставила ни одной нерешенной астрономической проблемы. А Лагранж с некоторой грустью и завистью отмечал, что ученым дан всего один «универсум» и Ньютон счастливчик, уже успел его объяснить. Так, к концу XVIII в. Ньютон превратился в автора нового, научного «евангелия», «Наполеона (научной) мысли», как назвал его однажды А. Уайтхед. По словам И. Пригожина и И. Стенгерс, «в глазах Англии XVIII в. Ньютон был „новым Моисеем“, которому бог явил свои законы, начертанные на скрижалях… вся английская нация торжественно отмечала небывалое событие: