Питер Сингер - О вещах действительно важных. Моральные вызовы двадцать первого века

Не так уж трудно представить себе, как здравомыслящие члены обеих партий заключают соглашение, основанное на общем понимании интересов Америки: договариваются создать независимую комиссию, которая честно установила бы границы всех избирательных округов палаты представителей. В конституции нет ничего, что могло бы этому помешать. Но при такой, как сейчас, политической поляризации в США это крайне маловероятно, как и внесение в конституцию поправки, не позволяющей палате представителей отказать правительству в необходимом для его работы финансировании.

КАК ГРАЖДАНИН АВСТРАЛИИ, я голосовал на прошлых федеральных выборах вместе с остальными 95 % зарегистрированных в Австралии избирателей. Эта цифра разительно отличается от аналогичного показателя в США, где на президентских выборах 2004 года явка едва превысила 60 %. На выборах в конгресс, которые приходятся на середину президентского срока, проголосовать обычно не ленятся до 40 % дееспособных американских избирателей.

У высокой явки в Австралии есть простое объяснение. В 1920 году, когда явка упала ниже 60 %, парламент сделал голосование обязательным. С тех пор, независимо от политического состава правительства, этот закон никто не пытался отменить, а опросы показывают, что его поддерживают 70 % населения.

Те из австралийцев, которые не ходили голосовать, получают письмо с вопросом, почему их не было. При отсутствии уважительной причины (болезнь, заграничная поездка) избирателю приходится заплатить небольшой штраф, но таких меньше 1 % имеющих право голоса.

Фактически избиратель обязан не отдать кому-то свой голос, а прийти к месту голосования, отметиться там и опустить в ящик бюллетень. Тайное голосование позволяет написать на бюллетене какую-нибудь ерунду или оставить его незаполненным. Но, хотя доля недействительных бюллетеней при обязательном голосовании немного выше, эта разница несравнима с разницей в явке на избирательные участки.

Обязательное голосование принято не только в Австралии. Еще раньше его ввели Бельгия и Аргентина, практикуется оно и в других странах, особенно латиноамериканских, хотя взыскания за уклонение и методы принуждения везде свои.

Поскольку во время австралийских выборов я находился в США, обязанность голосовать на меня не распространялась. У меня были причины надеяться на поражение консервативного правительства Джона Ховарда, но я не потому взял на себя труд все-таки найти возможность и проголосовать, — вероятность, что мой голос на что-то повлияет, стремилась к нулю (вполне предсказуемо, он и не повлиял).

Когда голосование — дело добровольное и крайне маловероятно, что голос одного конкретного человека способен что-то решить, то самых незначительных затрат — например, времени, чтобы пройтись до участка, постоять в очереди и опустить избирательный бюллетень, — достаточно, чтобы голосование показалось лишенным всякого смысла. Но когда эта логика овладевает умами, удерживая от голосования слишком многих, будущее страны, к неудовольствию большинства, оказывается в руках меньшинства.

Пример тому можно найти в новейшей истории выборов в Польше. В 2005 году на общенациональных выборах проголосовало от силы 40 % зарегистрированных избирателей — рекордно низкая явка для всего посткоммунистического периода с его свободными выборами. В результате премьер-министром стал Ярослав Качиньский при поддержке партийной коалиции, получившей в парламенте большинство, хотя представляли они только 6 из 30 миллионов зарегистрированных избирателей.

Когда всего через два года Качиньский снова пошел на выборы, стало ясно, что большинство не проголосовавших в 2005 году недовольны последствиями его политики. Явка выросла почти до 54 %, и особенно заметно — среди молодых и образованных избирателей. Правительство Качиньского потерпело полное поражение.

Если мы не хотим отдавать формирование правительства на откуп меньшинству, то обязаны добиваться как можно более высокой явки. Но, поскольку от каждого голоса в отдельности мало что зависит, нас одолевает искушение укрыться за чужими спинами и не утруждать себя голосованием в надежде, что и без нас хватает людей, чтобы обеспечить устойчивый демократический процесс и привести к власти правительство, действующее в интересах большинства.

Конечно, у каждого человека есть свои мотивы для голосования. Некоторые голосуют для собственного удовольствия, потому что это способ скоротать время, если больше нечем заняться. Другими руководит чувство гражданского долга, неподвластное разумным доводам о влиянии единичного бюллетеня на результат выборов.

Кто-то идет голосовать не затем, чтобы повлиять на результат, а как болельщик на футбол, чтобы поддержать свою команду. Или потому, что если не пойдет, то потеряет право жаловаться, когда выберут правительство, которое он не одобряет. Или, даже понимая, что вероятность того, что он повлияет на результат, равна одному к нескольким миллионам, считает его настолько важным, что и самый ничтожный шанс ст о ит в его глазах тех незначительных неудобств, которые волеизъявление доставит ему лично.

Но если этих соображений все-таки не хватает, чтобы привести избирателей на участки, единственная управа на желающих отсидеться в стороне — обязательное голосование. Если отказ от голосования обходится не слишком дорого, оно становится осознанным выбором, одновременно формируется социальная норма отношения к голосованию. Австралиец хочет, чтобы его заставляли голосовать. Он идет на участок охотно, потому что знает: все остальные тоже голосуют. Странам с тревожно низкой явкой имеет смысл присмотреться к этой модели.

АВСТРИЯ ВЫБРАЛА самый неподходящий момент, чтобы приговорить Дэвида Ирвинга к тюремному заключению за отрицание холокоста. Не меньше тридцати человек только что погибли в Сирии, Ливане, Афганистане, Ливии, Нигерии и других исламских странах в ходе протестов против карикатур на Мухаммеда. В этой ситуации приговор Ирвингу выглядит насмешкой над претензиями демократических стран на свободу слова как на одно из базовых человеческих прав.

С точки зрения логики невозможно оставлять за карикатуристами право высмеивать религиозных персонажей и при этом карать за отрицание холокоста как за преступление. Я считаю, что мы должны встать на сторону свободы высказывания. А значит, Дэвида Ирвинга необходимо отпустить.

Прежде чем меня обвинят в нежелании понять, насколько чувствительны жертвы холокоста или что собой представляет австрийский антисемитизм, я должен оговориться, что мой собственный отец — австрийский еврей. Мои родители успели бежать из Австрии, а бабушки и дедушки опоздали.