Витторио Страда - Марксизм сегодня. Выпуск первый

Брус предлагает анализировать как историю реального социализма, так и его нынешнее затруднительное положение в свете Марксовых положений о производительных силах и их влиянии на общество. Его основополагающий тезис состоит в том, что реальное обобществление средств производства (явление, весьма отличное от их национализации) становится в наше время необходимым в результате развития производительных сил. Обобществление – это скорее непреходящая задача послереволюционного общества, чем результат начального этапа. Подобное рассуждение предполагает ревизию двух важных пунктов официальной доктрины. Прежде всего отвергается резкая дихотомия между планом и рынком: сознательное регулирование общественного производства не может быть приравнено к планированию в советском смысле; оно может и должно осуществляться благодаря посредничеству рыночных механизмов. Во-вторых, политическая демократизация становится, таким образом, составной частью процесса обобществления: «Закон необходимого соответствия производительных сил производственным отношениям действует в направлении приспособления политической системы к требованиям развития производительных сил в данный момент» [147]. При нынешних обстоятельствах это приспособление требует установления «эффективного социального контроля над правительством», которое в свою очередь предполагает свободу слова, свободу объединения и возвращает авторитет законам. По Брусу, экономическая рациональность подлинной демократии основывается прежде всего на двух «потребностях развития»: проблеме мотивации и проблеме информации, которые выливаются в процесс принятия решений.

Представление об автономии и растущем примате производительных сил, дискуссионное в том, что касается общих философских основ, становится вдвойне проблематичным в случае применения к обществам стран Восточной Европы. В том виде, как оно используется Брусом, это представление затемняет историческое своеобразие и сторонников демократизации, и противников; концептуальные рамки этого представления обусловливают недооценку как последовательности, так и специфических противоречий модели развития, навязанной господствующим аппаратом.

Развитие марксистской теории в Югославии по весьма хорошо известным причинам отличается от общей восточноевропейской модели. В настоящем очерке я ограничусь рассмотрением наиболее важной марксистской оппозиционной группы – так называемой школы «Праксис», – сформированной философами и социологами, которые, разделяя некоторые основополагающие теоретические и политические установки, так и не достигли согласия по целому ряду второстепенных вопросов [148]. Их позиция по отношению к руководящей группе партии и официальной доктрине была двусмысленной и нестабильной, хотя ее и нельзя сравнивать с «двухколейной», о которой говорит Колаковcкий. Нововведения сверху были достаточно солидными, чтобы предоставить некоторую свободу силам, критикующим режим во имя его же собственных принципов. Отсюда своеобразный статус группы – как бы полу-дозволенного диссидентства, пользующегося предоставленной ему свободой публично высказывать свои взгляды; это позволило югославской оппозиции сыграть такую роль, которую нельзя себе даже представить в сфере советского господства. Отсюда также и причины ее международного влияния. Однако сосуществование с неортодоксальной коммунистической системой, не исключавшее, правда, острых столкновений с руководящей группой, было основано на таких установках, которые на протяжении 60 – 70-х годов обнаруживали во все возраставшей мере свою проблематичность, что и не позволило югославской оппозиции (по меньшей мере ее наиболее типичным представителям) радикализовать свою критику реального социализма.

Разрыв между Югославией и Советским Союзом произошел в результате сталинской попытки поставить на место независимую революцию, так что «югославская модель» зародилась в качестве попытки закаленной в боях югославской руководящей группы укрепить свою социальную базу. Ограниченные, но реальные уступки были сделаны с целью мобилизации народной поддержки, и наиболее важным аспектом этой стратегии стала институционализация некоторых форм самоуправления, оказавшегося длительным и идеологически взрывоопасным отклонением от советской модели. Официальная доктрина, однако, переиначила факты истории: историческая реальность состояла в том, что руководила революцией сталинская партия и лишь впоследствии в ответ на серьезную угрозу извне она решилась на эксперимент частичной и контролируемой демократизации; в этой чрезвычайной обстановке эксперимент стал интерпретироваться как новое открытие классических и повсеместно применимых установок при переходе от капитализма к социализму. «Югославский путь к социализму» отождествлялся с Марксовыми представлениями об «отмирании государства». По аналогии общество советского типа представлялось как историческая аномалия, действующая в широком масштабе, а не как новая общественная формация. Несмотря на случайное использование тех или иных ярлыков, например «бюрократический деспотизм» или «государственный капитализм», – причем скорее в пропагандистских, чем теоретических целях, – перспективу, уготованную обществу советского типа, сводили к деформированному или выродившемуся социализму. Однако, несмотря на четкость, с какой югославские руководители изображали различные альтернативы советскому обществу, их взгляды по-прежнему преподносились под соусом традиционной дихотомии между капитализмом и социализмом.

Хотя оппозиция в Югославии, естественно, характеризовалась более критическим отношением и более высоким уровнем концептуальной четкости, ее взгляды в основном не выходили за рамки идей партийной программы. Теоретическая основа деятельности оппозиции представляется всего лишь вариантом теории переходного периода. Причем если в разработках партийных теоретиков она была расплывчата и подвержена конъюнктурным влияниям, напротив, у оппозиционеров эта теория более четко и строго сформулирована. Как в том, так и в другом случаях эта теория существенным образом отличается от троцкистских или послетроцкистских вариантов.

Хотя не стоит пренебрегать внутренними разногласиями школы «Праксиса», следует, однако, отметить, что господствующей тенденцией было рассмотрение революций, придерживающихся ленинской модели, в качестве социалистических революций, а послереволюционного общества – как общества, располагающего по меньшей мере социалистическим потенциалом; в Югославии этот потенциал был реализован лишь отчасти, тогда как в странах советского блока его развитие систематически блокировалось. В широкой мере этот потенциал отождествлялся с деятельностью институтов самоуправления. Оппозиция отнюдь не воздерживалась от критики самоуправления. Ее споры с властями и порождались главным образом именно этим вопросом. Но подобная критика могла проводиться на различных уровнях. Самым простым приемом было бы сопоставлять приносящую ущерб практику самоуправления с официально декларированными принципами. При более радикальной критике вся югославская модель могла быть поставлена под сомнение. Разве самоуправление не является структурно расчлененным на отдельные сегменты, носящие подчиненный и местнический характер, служа, по сути дела, лишь придатком бюрократическому господству, осуществляемому аппаратом партии-государства? Логика подобной системы явно представляет собой антипод фундаментальным целям социализма, таким, как гуманизация экономики, гармонизация интересов и свободного развития демократии. Наконец, само понятие самоуправления, причем в не меньшей степени, чем традиция, которая его поддерживает, содержит целый ряд проблем. В той мере, в какой для самоуправления характерна тенденция сведения организации производства и самоинституционализации общества к общему знаменателю, ему присуща чуть ли не общая слабость социалистической мысли как таковой – редукционистский подход к политической сфере жизни. Именно эта врожденная неспособность увидеть специфику политической проблематики и облегчила регрессивную политизацию общества во имя «руководящей роли партии».