Витторио Страда - Марксизм сегодня. Выпуск первый

Дискуссия по вопросу о самоуправлении поставила под вопрос также третью опору реформистской идеологии – теорию «социалистического производства предметов потребления» и экономические реформы, которые были основаны на этой теории. Реформы такого рода обсуждались и в известном смысле стали претворяться на практике повсеместно, но только в Чехословакии данная тема была связана с темой общего интеллектуального и политического обновления (в Венгрии, например, экономические реформы зашли дальше, чем в других странах Восточной Европы, однако их социальный контекст был детерминирован поражением революции 1956 года и разрушением реформистского коммунизма; в Польше предложения экономических реформ в 60-е годы носили академический характер и не были согласованы с политикой Гомулки). Хотя конкретная история реформ в настоящем очерке нас и не интересует, попытки выступлений в поддержку роста производства товаров потребления и в оправдание более сбалансированного соотношения между планом и рынком вызывают серьезные теоретические проблемы. Для чехословацких реформаторов нужда в рыночных механизмах в экономике, мнящей себя социалистической, была подтверждена опытом. Теоретическое объяснение было необходимым во избежание дальнейших ошибок. Ограниченность анализа была вызвана, с одной стороны, убежденностью в том, что центральное ядро экономической структуры построено на социалистической, но неполной и частично искаженной основе, с другой – проектом создания новой системы планирования, которая включала бы в себя рыночные механизмы в качестве средств координации. Иными словами, характер и роль рыночных отношений при «реальном социализме» были отчасти затемнены идеологическими интерпретациями их структурной основы, отчасти же упрощены функционалистскими представлениями об их будущей роли. Дополнительный изъян дискуссии заключался в неспособности ее участников предпринять систематическое обновление Марксовой теории стоимости и капитала [160]. В этих рамках, однако, чехословацкие экономисты разработали специфическую теорию «социалистического производства предметов народного потребления» [161]. По их мнению, необходимо всегда учитывать одновременно экономические и социальные факторы; в качестве наиболее важных они проанализировали следующие факторы: неполное обобществление производительных сил (то есть ограниченное как уровнем экономического развития, так и засильем государственной собственности в ущерб более прямым формам коллективного присвоения), характер труда (еще далеко не ставшего основной потребностью или средством самореализации личности) и, наконец, хронические дефициты.

Сосредоточив свое внимание на причинах социальной напряженности и столкновения интересов, реформаторы экономики выступили заодно с представителями других обновительных течений 60-х годов. Однако когда ход развития движения ускорился, а социально-политический масштаб кризиса стал открыто признаваться, предложения по рационализации экономической сферы перестали внушать доверие. Вопрос о новом подходе к экономическим реформам все еще стоял на повестке дня, когда вторжение положило конец новому курсу.

«Диалектика конкретного» Карела Косика (вероятно, самое плодотворное философское исследование, которое было написано в Восточной Европе после войны) уже вкратце сопоставлялась с прочими подходами к той же проблематике. Остается добавить несколько слов относительно той роли, которую эта работа сыграла в самой Чехословакии. Вопрос этот сложнее, чем о том свидетельствует мгновенный и массовый успех книги в кругах интеллигенции. Хотя эта книга оставила свой след в атмосфере реформистского движения и на его языке, ее теоретический потенциал был реализован только отчасти. Переосмысление центральных проблем марксистской философии и социальной теории, осуществленное Косиком, было связано также с критикой реального социализма, которая, однако, была затемнена односторонним восприятием книги и последующим изменением позиций самого автора.

Первые оригинальные работы Косика были изданы в период между 1956 и 1958 годами. В различных статьях [162]он высказывался в пользу философии, освобожденной от догм, занимающей определенные политические позиции и непосредственно занятой самокритическим исследованием социализма. В то же время он подчеркивал необходимость «политической экономики социализма», которая не носила бы апологетического характера, и заявлял о несовместимости такой политэкономии социализма с традиционным экономическим детерминизмом. В «Диалектике конкретного» Косик занял более трезвую позицию относительно связи между философией и политикой, однако в концептуальном отношении он по-прежнему разрабатывал линию, обозначенную в его предыдущих выступлениях. Позитивное содержание книги неотделимо от полемики, разворачивавшейся по двум направлениям: против советского марксизма и против того типа ревизионизма, который возобладал в Польше. Косик желал привлечь внимание марксистской философии к вопросу о том, «что такое есть человек», однако он отвергал осторожную антропологию Адама Шаффа, равно как и ультра-антропологизм Колаковского. «Онтология человека» должна была, по его мнению, быть связанной с философией труда и через нее с фундаментальными концепциями исторического материализма; если говорить шире, можно сказать, что эта онтология отмежевывалась от антропоцентрического мировоззрения любого типа:

«Человек не заточен в клетку своей животности или своей социальности, потому что он не только антропологическое существо; он открыт также пониманию бытия на основе практики. Но он также антропокосмическое существо. В практике был открыт фундамент реального центра деятельности, реальной исторической медиации духа и материи, культуры и природы, человека и космоса, теории и действия, существа и существования, эпистемологии и онтологии» [163].

Переистолкование концепции труда, направленное против натуралистических уклонов, давало в руки новый ключ для понимания отношений между экономикой и обществом. Следуя за предшественниками (среди которых необходимо упомянуть Лабриолу), Косик проводил различие между экономической структурой («суммой социальных отношений, которые народ в процессе производства поддерживает в связи со средствами производства») и экономическим фактором (овеществленное и систематизированное выражение этих социальных отношений). Однако Косик настаивал на реальном историческом содержании этого различия: концепция экономического фактора отражает «дезинтеграцию социального бытия», вызываемую развитием капитализма. Итак, последующий логический переход должен был бы заключаться в постановке вопроса о плюрализме структур как отличающихся от плюрализма факторов; если экономическая структура «формирует единство и непрерывность всех сфер социальной жизни», то это образование может быть также понято как взаимопроникновение других тотализирующих структур. Анализ производства в сфере культуры в качестве со-структуры, а не как чистого отражения социальной реальности, ясно указывает на это направление. Этот анализ в свою очередь должен был бы привести к более общим выводам насчет особой степени сложности послекапиталистического общества, где традиционная модель взаимозависимых факторов уже более не применима. Однако Косик прерывает эту линию своих размышлений, связывая концепцию экономической структуры с безусловным приматом экономики, который он поддерживает во имя «материалистического монизма». Этот барьер укрепляется его версией отношений между трудом и праксисом. Хотя он и критикует распространенную тенденцию смешивать их друг с другом, в своем собственном переистолковании различия между ними он, судя по всему, колеблется между двумя моделями. Во-первых, труд и праксис отражают просто различные точки зрения (первый – редуцированную, второе – универсальную) на одну и ту же базовую структуру; во-вторых, праксис понимается как многомерный «онто-формативный» процесс, труд – как его частичный аспект. В общем плане превалирует, однако, первая модель – практика как труд в широком смысле этого слова. Однако только вторая модель могла бы послужить основанием для создания плюралистической концепции социальной реальности.