Витторио Страда - Марксизм сегодня. Выпуск первый

До 1955 – 1956 годов другие коммунистические страны, включая Китай, были в полном неведении относительно теории югославского опыта и ее осуществления на практике, исключая разве что те случаи, когда на нее ссылались в официальных документах как на доказательство измены марксизму со стороны Тито и империалистической, фашистской и т.п. природы югославского режима. Особое недовольство вызывала автономия предприятий, которая подавалась как форма незаметного перевода средств производства в частную собственность.

Однако экономические требования, которыми после смерти Сталина больше нельзя было пренебрегать, оказались стимулом (сначала вне всякой связи с Югославией) для переосмысления методов управления экономикой в СССР и странах «народной демократии». Первоначально советское руководство собиралось ограничиться восстановлением равновесия тем или иным образом, направив средства прежде всего на развитие сельского хозяйства и легкой промышленности. Но очень скоро новая политика открыла путь к изменению (пусть лишь частичному) и самого экономического механизма в сторону его большей гибкости и более активного стимулирования производительности предприятий. Первая практическая мера была осуществлена в СССР, где в 1955 году было принято постановление о расширении полномочий директоров предприятий, а также ряд других мер по укреплению так называемой системы «хозрасчета» и стимулирования. Сами по себе эти меры и аналогичные постановления, принятые в некоторых странах народной демократии, не имели большого практического значения, однако они побуждали экономистов присматриваться к существующим структурам и искать объяснения прошлым неудачам той системы централизованного планирования, которая, как предполагалось, не должна иметь недостатков, а также предложить решения на будущее, которые могли бы исправить положение. В СССР именно такое направление анализа было присуще статье Е. Либермана, опубликованной в 1955 году [219]; в Польше и Венгрии дебаты об экономическом механизме начались даже несколько раньше и очень скоро получили большой размах. В этих двух странах практические соображения высказывались одновременно (а иногда и предшествовали им) с предложениями пересмотреть теоретические аспекты соотношения плана и рынка при социализме [220].

Любопытно, что толчком для этих попыток, по крайней мере в Польше, послужило выступление Сталина против отказа от закона стоимости, о чем говорится в работе «Экономические проблемы социализма в СССР» (1952). Хотя суть конкретных предложений Сталина сводилась скорее к постепенному сокращению «товарообмена» и замене его «продуктообменом» (в русском языке «продуктообмен» не вполне определенное понятие, которое, вероятно, отражает прежде всего отношения обмена продуктами между промышленностью и сельским хозяйством), изменения, происшедшие в политической и интеллектуальной жизни советского общества после его смерти, привели к тому, что его замечания были истолкованы совершенно по-иному: они стали как бы платформой для реабилитации экономических законов в противовес жесткому произволу составителей планов и особенно для того, чтобы вновь ввести в экономику механизм ценообразования.

Таким образом, в течение некоторого времени идеи децентрализации экономики и более широкого использования рыночного механизма представлялись как связанные с действием закона стоимости при социализме, а тех, кто выступал с этими идеями, часто называли «стоимостниками» [221]. В течение 1955 года в Польше и Венгрии появилась целая серия статей, авторы которых стремились выдать эти идеи за теоретическое обоснование экономической реформы. На международной встрече по вопросам переходного периода к социализму (это было совещание партийно-экономических делегаций стран народной демократии, проходившее в Восточном Берлине в 1955 году) с большим интересом было заслушано польское сообщение, в котором указывалось на связь между законом стоимости и ожидаемыми переменами в системе функционирования экономики. Одним из косвенных последствий этой встречи и последующей интенсификации контактов между экономистами разных стран Восточной Европы было появление в Германской Демократической Республике экономической школы, защищавшей идею более широкого использования рыночного механизма (Ф. Беренс, А. Бенари) [222].

XX съезд КПСС в феврале 1956 года послужил мощным стимулом для развертывания критики действовавшей тогда системы централизованного планирования. Возможность больше узнать о реальных предпосылках и истинных результатах югославского эксперимента, с которого тогда временно была снята идеологическая анафема, стала тем фактором, который содействовал попытке провести реформу. В некоторых странах волна требований о принятии конкретных мер нарастала самым драматическим образом. Выражением этого стали прежде всего события в Польше после восстания рабочих в Познани в июне 1956 года и возвращение к власти Гомулки в октябре того же года. Развитие в Венгрии пошло по аналогичному пути, но было остановлено последствиями восстания и советским вмешательством. В Китае полное принятие советской модели также сменилось в 1956 году ширившейся неудовлетворенностью и требованиями о децентрализации в направлении более благоприятного отношения к рынку. Внимание экономистов было сосредоточено по вполне понятным причинам на сложных практических последствиях, к которым все это вело; однако не следует упускать из виду и осложнения для марксистской теории, особенно с того момента, когда против взлетов критической мысли и предложений, выдвигаемых сторонниками реформ, выступила бюрократия, обвинившая их в ревизионизме. Волна таких обвинений захлестнула СССР, Чехословакию, ГДР и Венгрию сразу после венгерских событий и с началам нового ухудшения отношений с Югославией в 1958 году, когда была опубликована «Люблянская программа» СКЮ. Ниже мы вернемся к концепциям реформы, однако прежде стоит дать краткое резюме той дискуссии, которая развернулась в сфере марксистской экономической мысли в узком смысле слова.

Сторонники реформы экономической системы не отвергали точку зрения Маркса, согласно которой коммунистическая экономика будет планироваться централизованно и, как следствие этого, приведет в действие экономический механизм, принципиально отличный от капиталистического, регулируемого рынком. Они были готовы также признать, что в течение длительного периода марксистская традиция в подходе к социалистической экономике почти повсеместно ориентировалась на централизм. В то же время они отмечали, что, учитывая сложный характер марксистских взглядов на социалистический экономический механизм, восприятие первоначальных идей лишь как общих принципиальных указаний, но не как жестких предписаний нисколько не противоречит духу марксизма. Отсюда полное принятие централизованного планирования как основы для функционирования социалистической экономики не исключает одновременного признания того, что эта система вовсе не обязательно должна развиваться в форме «централистской модели», как некоторые авторы стали называть экономику советского типа, основанную на таком планировании. Социалистическая экономика может существовать и в форме, включающей рыночный механизм особого рода, функционирующий в качестве одного из средств централизованного планирования – средства, которое, как можно предположить, оказывается более удобным с точки зрения целей и затрат, то есть в аспекте экономической эффективности и социальной интеграции. Терминология, используемая для описания этой модели, менялась от автора к автору; так, известнейший советский ученый В. Новожилов, применявший экономико-математические методы, ввел термин «косвенная централизация» для того, чтобы подчеркнуть, что общегосударственные экономические цели могут быть достигнуты и косвенным путем и что последний предпочтительнее прямого, в частности потому, что позволяет осуществлять контроль более гибко и, в конце концов, оказывается более эффективным [223]. Я со своей стороны предпочитаю называть этот установочный вариант «моделью экономики с централизованным планированием при наличии регулируемого рыночного механизма». Может быть, это и неудачная формулировка, но она, несомненно, точнее широко распространенной «децентрализованной модели», недостаточно четко отграниченной от административной децентрализации, с одной стороны (имеется в виду хрущевская территориальная децентрализация экономики в 1957 году), и, с другой стороны, от тех крайних вариантов, примером которых может служить югославская модель.