Хаймо Хофмайстер - Что значит мыслить философски [Поиск фундамента всего знания и всего сущего]

Господствующий как таковой характер труда — это основной антропологический феномен, содержащий в себе как моральный, так и социальный детонатор, но его невозможно устранить, так как те, кто «больше» привержены фантазии и всяким затеям по поводу того, как лучше, быстрее и легче овладеть результатом труда, всегда оказываются с прибылью. Этот имманентный труду принцип господства очень выразительно, хотя и по-разному, описан Гегелем и Марксом.

Гегель в своей дедукции отношения раб-господин называет труд «заторможенным вожделением». [674]Если вспомнить о том, что под вожделением понимается процесс, в котором Я стремится к самому себе и пытается утвердить себя путем отрицания вожделения, то Я находит свое высшее наслаждение только там, где оно в своем вожделении знает себя в состоянии неограниченной свободы. Но в своей свободе оно, чтобы смочь наслаждаться, ссылается на то, что осуществляется оно посредством труда. Таким образом, оно распадается на Я, стремящееся к наслаждению, т. е. Я господина, и на другое Я, трудящееся на него, Я раба. В то время как оба существуют благодаря труду, последнее Я обречено только на рабство, которое заторможено в своем вожделении именно в труде — и это является сугубо человеческим, так как в отличие от простого вожделения труд как заторможенное вожделение сохраняет от исчезновения предмет вожделения. Ибо человек, трудится ли он физически или умственно — то и другое может происходить одновременно, — осуществляет своим трудом работу. В противоположность этому животный инстинкт удовлетворяется благодаря разрыванию предмета, он ведет предмет к исчезновению совершенно без остатка. Поэтому труд является образующей и формирующей деятельностью, в первую очередь благодаря ему человек и может жить.

Так как именно благодаря торможению вожделения предмет становится очевидным и в результате этого постижимым другими, то благодаря труду и возникает господство. Два Я, стремящееся к наслаждению и трудящееся, определяются друг другом. В этой «борьбе не на жизнь, а на смерть» они должны «подтвердить самих себя» против другого Я. Я, которое получает, это господин, и поскольку он возникает как победитель, то получает свое самосознание и свою свободу для наслаждения. [675]Хотя раб также есть Я и также обладает самосознанием, но поскольку он подвержен опасности смерти, то он вынужден трудиться на господина и не свободен.

Два образа, с помощью которых Гегель демонстрирует имманентное труду определение как господство и рабство, воспроизводят не какую-то определенную историческую ситуацию, нет, это метафоры выведенного из феномена труда антагонизма. Причем для гегелевского изображения труда характерно то, что как физический, так и умственный труд просто присущи бытию человека. Поскольку его бытие означает деятельность в мире, то и труд в любой своей форме также является «способом духа»: [676]

Животное не трудится, разве только по принуждению, но по природе оно не ест свой хлеб в поте лица своего, не создает себе само свой хлеб: всем своим потребностям оно находит удовлетворение непосредственно в природе. Человек также находит в природе материал для своих потребностей, но можно сказать, что материал для человека — это наименьшее; только посредством труда совершается бесконечное опосредствование удовлетворения его потребностей. Труд в поте лица, как физический, так и труд духа, который тяжелее физического, стоит в непосредственной связи с познанием добра и зла. То, что человек должен делать себя тем, что он есть, что он в поте лица ест хлеб свой, что он должен создать самого себя, — это существенное, отличительное свойство человека, оно необходимо связано с познанием добра и зла. [677]

Я не трудится собственно как господин, его бытие господина характеризуется свободным бытием труда. Поэтому у Гегеля господство соответствует античному идеалу, который в музе созерцательности, в чистом мышлении, в theoria, видел высшую форму практики. Так как Гегель отныне в мышлении видит причину возникновения господства — идея, nous, разум рассматривались западноевропейской метафизикой с этого времени как arche, как подчиняющие себе все сущее порядок и власть, — а разумом охватывает все сущее, то согласно ему все фактические формы господства и рабства имеют своим основанием самодостоверность и самоотчуждение мышления. Напротив же, там, где господство становится самопорабощением, утрачивается противоположность господства и рабства. Ибо в таком случае уже отсутствует рабство, реально отличающееся от господства. Достижение этой цели Гегель рассматривает как заслугу духа, причем распадение на образы господина и раба представляет собой лишь остановку на пути духа к самому себе, на пути, на котором «человек должен делать себя тем, что он есть». [678]

И когда Маркс предполагает перевернуть Гегеля с головы на ноги, то начинает с сомнения в том, что примирение господина и раба — это заслуга духа, ибо не в мышлении, провозглашает он, укоренилось господство. Оно есть лишь отражение и рефлексия экономического положения. Поэтому снятие противоречия между господством и рабством возможно только путем изменения экономических процессов и отношений, которые философия, т. е. мышление, только интерпретировала, но не создавала:

Философы лишь различным способом объясняли мир, дело же заключается в том, чтобы изменить его. [679]

При этом Маркс понимает человеческую деятельность по изменению мира как «материальную» и противопоставляет «созерцательному материализму» деятельный материализм. В истории человека он как необычное отмечает то, что гуманизация природы идет не рука об руку с возрастающей гуманностью человека, а напротив, развивается прямо противоположным образом. Возникновение пролетариата это признак снижения гуманизации межчеловеческих отношений. Этот процесс для Маркса однозначно обусловлен разделением труда, в котором человек продуцируется наряду с другими предметами повседневной потребности, такими как продукты питания, одежда, а также «идеи» и «представления». В этом он не видит ничего исключительного или обусловленного господством до тех пор, пока эти идеи и представления понимаются как продукты материальной деятельности. Но, согласно Марксу, представления и идеи становятся осмысленными в тот момент, когда они уже выглядят не как выражение материального, а напротив, как его причина. Поэтому различие между Гегелем и Марксом состоит в том, что последний видел причину разделения труда, изначально обусловливающую господство, не в сфере мысли, а в материальной сфере. Разделение труда, утверждал Маркс в «Немецкой идеологии», «вначале было лишь разделением труда в половом акте». «Действительным» же оно становится «лишь с того момента, когда появляется разделение материального и духовного труда»: [680]