Юлиус Эвола - Восстаие против современного мира

С другой стороны, если тематика, свойственная этой деградации, находит свое наиболее типичное выражение на социальном плане и в современной жизни, она не может отсутствовать на идеальном, теоретическом плане. Как раз в эпоху гуманизма антитрадиционная и плебейская тема проявилась во взглядах Джордано Бруно, который, перевернув традиционные ценности, с неподдельной глупостью и мазохизмом превозносил эпоху человеческих усилий и труда по сравнению с Золотым веком (о котором он не знал ровным счетом ничего). Бруно называл «божественным» животное стремление человеческих потребностей, так как это стремление ответственно за производство «все более чудесного искусства и изобретений», за все большее отдаление человечества от Золотого века, который он считал животным и праздным состоянием, и за приближение человека к божественному. [859]Во всем этом мы находим предвосхищение идеологий, которые, будучи тесно связаны с эпохой Французской революции, считали труд основным элементом общественного мифа и воскрешали мессианскую тему, говоря о труде и машинах и восхваляя прогресс. Более того, современный человек, сознательно или бессознательно, начал обращаться ко вселенной и проецировать на идеальный план опыт, наработанный на фабриках, душой которых является производительный труд.

Бергсон, превозносивший élan vital , проводил аналогию, которую мог провести только современный человек —аналогию между технической производственной деятельностью, вдохновленной чисто практическим принципом, и деятельностью разума. Покрыв насмешкой древний «косный» идеал знания как умозрения, он писал: «Все усилия современной философии познания в ее наиболее радикальных формах направлены на то, чтобы вновь привнести знание в производительный труд. Знать —значит делать. Можно по-настоящему знать только то, что делаешь». [860] Verum et factum convertuntur (истина и факт взаимообращаются). Согласно ирреализму, присущему этим течениям, «быть» означает «знать», дух отождествляется с идеей, а производительный и имманентный процесс познания —с процессом реальности; так идеализированный производительный изнурительный труд в стиле, свойственном последней касте, отражается в высших областях и заявляет о себе как об «истине». Таким же образом в области философских теорий появляется активизм, который, видимо, прекрасно согласуется с миром, созданным пришествием последней касты и «цивилизацией труда».

И действительно, это пришествие отражается в вышеупомянутых современных идеологиях «прогресса» и «эволюции», которые с научной несознательностью извратили всякую высшую точку зрения на историю, способствовали решительному отказу от традиционных истин и создали самые правдоподобные алиби для оправдания и прославления человека последней эпохи. Мы уже говорили, что миф эволюционизма —это не что иное, как вероисповедание выскочки . Если в последние времена Запад верит не в происхождение свыше, а в происхождение снизу, не в благородство первоначал, а в то, что цивилизация происходит из варварства, религия —из суеверия, человек —из животного (Дарвин), мысль —из материи, всякая духовная форма —из «сублимации» или переноса того, что происходит из инстинкта, либидо, комплексов «коллективного подсознательного» (Фрейд, Юнг), и так далее —во всем этом виден не столько результат отклонившихся поисков, а скорее, и прежде всего, алиби или что-то такое, во что с необходимостью должна была верить и желать , чтобы оно было правдой, цивилизация, созданная низшими существами и революциями слуг и парий, уничтоживших древнее аристократическое общество. Нет ни одной области, в которую в той или иной форме не проник бы эволюционный миф, причем с разрушительными последствиями: результатом стало переворачивание с ног наголову всякой ценности, предохранение от всякого предчувствия истины, создание и скрепление всех частей (как в неразрывном магическом круге) мира, населенного оскверненным и злоупотребившим своими возможностями человечеством. В согласии с историцизмом так называемый постгегельянский «идеализм» стал отождествлять сущность «абсолютного духа» с его «становлением» и «самосозданием» —этот дух более не понимался как Бытие, которое есть, которое господствует над собой и владеет собой; человек, сделавший себя сам ( self-mademan ), почти что стал новой метафизической моделью.

Нелегко отделить процесс упадка по пути золота (эпоха торговцев) от упадка по пути работы (эпоха слуг), так как эти пути взаимозависимы. Как сегодня работа в качестве универсальной обязанности более не воспринимается как отвратительная, нелепая и неестественная ценность, таким же образом кажется не противным, а, наоборот, весьма естественным получать оплату . Деньги, которые более не «горят» в руках, создали невидимые узы рабства, более прочные и более отвратительные, чем те, что в древности хотя бы сохраняли и оправдывали высокий престиж господ и завоевателей. Как всякая форма деятельности стремится стать еще одной формой работы, так она всегда связана с оплатой. В то время как сведенное к работе действие оценивается в современных обществах по своей эффективности, как человек ценится по своему практическому успеху и выгоде; и в то время как, как кто-то заметил, Кальвин действовал как сутенер, пророчествуя, что прибыль и богатство окружены мистикой свидетельства божественного избрания —с другой стороны, призрак голода и безработицы кажется этим новым рабам большей угрозой, чем угроза кнута в древние времена.

Так или иначе, в первом приближении можно выделить фазу, в которой центральным мотивом является стремление к прибыли отдельных индивидов, сосредотачивающих в своих руках богатство и власть (фаза, соответствующая пришествию третьей касты), и следующую фазу, которая все еще разворачивается, характеризуемая господствующей экономикой, ставшей почти что независимой или коллективизированной (пришествие последней касты).

В этом отношении интересно заметить, что деградации принципа «действия» в форме, свойственной низшей касте (работа, производство), часто соответствует аналогичная деградация принципа «аскезы». Возникает новый квази-аскетизм золота и того же труда, потому работа и накопление богатства в том виде, как они представлены в этой фазе, становятся вещами, которые любят и желают ради них самих, как если бы они были призванием. Таким образом, мы часто видим, особенно в Америке, влиятельных капиталистов, наслаждающихся своим богатством меньше, чем последний из их наемных служащих или рабочих. Аристократы не зависели от своих богатств и использовали их для финансирования создания великолепных, качественных и услаждающих чувства вещей, ценных и доступных только для привилегированных. Но капиталисты кажутся простыми управляющими. Какими бы богатыми они ни были, они действуют все больше и больше —почти как безличные и аскетичные инструменты, чья деятельность посвящена накоплению, приумножению и забрасыванию в еще более широкие сети (что иногда влияет на жизни миллионов людей и судьбы целых наций) безликих сил денег и производства. [861] Fiat productio, pereat homo [862]—верно заметил Зомбарт, описывая процесс духовного разложения и пустоту, созданную вокруг себя человеком, ставшим homo economicus и великим капиталистическим дельцом; они превратили его деятельность (прибыль, сделки, эффективность) в любимую и желанную самоцель, чтобы он не пал жертвой головокружения над пропастью—жертвой ужаса жизни, лишенной смысла [863].