Юлиус Эвола - Восстаие против современного мира

Халдейская наука, представлявшая собой высший аспект этого периода цивилизации, имеет во многом лунно-деметрический характер. Эта наука о звездах, в отличие от египетской, интересовалась главным образом планетами, а не неподвижными звездами, и луной, а не солнцем (для вавилонян ночь была более священной, чем день; бог луны Син занимал более высокое положение по сравнению с богом солнца Шамашем). Неотъемлема от этой науки тема фатализма и идея всемогущества космического закона или «гармонии»; в ней не заметна подлинная трансценденция. Говоря в общем, она не смогла преодолеть натуралистический и антигероический предел в духовном измерении. В более поздней цивилизации того же корня —ассирийской —мы находим характеристики, типичные для титанических и афродитических периодов. В такой цивилизации, с одной стороны, обнаруживаются появление рас и мужских божеств, связанных с насилием, грубой чувственностью, жестокостью и войной; с другой стороны, утверждается духовность, кульминирующая в афродитических образах типа Великих Матерей, которым подчинены мужские божества. Хотя Гильгамеш и представлял собой героический солнечный тип, презирающий богиню и пытающийся завоевать Древо Жизни, его попытка окончилась неудачей: после того, как он добрался до символической страны, которой правил Утнапиштим-Атрахасис (божественный герой, спасшийся при Потопе), змея украла у него полученный при посредничестве женщины, «Девы Морей», подарок «вечной молодости», который он хотел вернуть людям, «чтобы они тоже могли наслаждаться вечной жизнью». Это может символизировать неспособность материалистической воинской расы —такой, как ассирийская —подняться на трансцендентный план и тем самым трансформироваться в род «героев», который мог бы получить и сохранить «дар жизни» и возобновить первоначальную традицию. Так как ассирийско-халдейский календарь был лунным, в противоположность египетскому солнечному календарю, мы также находим в этих цивилизациях след гинекократии афродитического типа: например, персонажей типа Семирамиды, на самом деле управлявшей царством Нина, и изнеженного Сарданапала —это было почти что отражением отношений между божественной парой Иштар и Нинип-Адор. Даже если в этих расах женщина, видимо, изначально играла доминирующую роль и только позже уступила ее мужчине, [695]этот переход власти можно интерпретировать по аналогии как свидетельство более широкого движения, представлявшего собой дальнейшую инволюцию, а не реставрацию предыдущего состояния. Смена халдеев ассирийцами во многих аспектах отмечает переход от деметрической стадии к «титанической», что сильнее отразилось в ассирийской воинственности и свирепости, последовавшей за халдейским лунным и астрологическим жреческим типом. Весьма примечательно, что в легенде устанавливалась связь между Нимродом, которому приписывалось основание Ниневии и Ассирийской империи, и исполинами- нефилим и другими допотопными великанами, которые из-за своего насилия «наполнили землю пороками».

Неудача халдейского героя Гильгамеша соответствует падению Адама в мифе другой цивилизации того же семитского периода —еврейской. Здесь мы находим фундаментальный и характерный мотив: превращение в грех того, что в арийской версии мифа предстает геройством и подвигом, часто увенчивавшимся успехом, а в мифе о Гильгамеше имевшего отрицательный исход только потому, что героя застали спящим. В еврейско-семитском контексте пытающийся завладеть символическим Древом однозначно превращается в жертву соблазнения женщиной и грешника. Он вынужден выносить проклятие и наказание в священном ужасе перед ревнивым, ужасным и всемогущим богом: остается только надежда на «спасителя», который обеспечит искупление.

В древнееврейской традиции также присутствуют и элементы иного рода. Сам Моисей, хотя и был обязан своей жизнью женщине из царской семьи, воспринимался как «спасшийся из вод»; таким же образом события, описанные в книге Исхода, позволяют эзотерическую интерпретацию. Помимо Илии и Еноха, героем был и Иаков как победитель ангела; в отношении этого даже само имя «Израиль» передает идею «победы над божеством». Эти элементы, тем не менее, являются спорадическими и выдают любопытное колебание между чувством вины, самоуничижением, обмирщением и приземленностью, с одной стороны, и почти что люциферианской гордыней и бунтарством с другой, типичное для еврейской души в общем. Возможно, это связано с тем фактом, что инициатическая традиция, которую можно найти в иудаизме и которая (как Каббала) играла важную роль в европейских Средних веках, имеет некоторые частично искаженные черты, которые в ряде случаев характеризуют ее как «проклятую науку».

Изначально евреи рассматривали загробный мир как мрачный и безмолвный Шеол, как некий вариант Гадеса без его противоположности в виде «острова героев»; даже священные цари, такие как Давид, не могли его избегнуть. Такова тема «пути предков» ( питри-яна в индуизме), которая в этом контексте имеет особую важность как идея о еще большем расстоянии между человеком и Богом. Даже на этом плане, однако, мы находим двойственность. С одной стороны, для древних евреев истинным царем был Иегова; таким образом, евреи видели в полном и традиционном понимании царского достоинства умаление привилегии Бога (историческое или нет, противодействие Самуила установлению монархии весьма показательна в этом отношении). С другой стороны, евреи считали себя «избранным народом» и «народом божьим», которому обещано господство над другими народами и владение всеми богатствами земли. Они даже заимствовали из иранской традиции тему героя Саошианта, который в иудаизме стал «Мессией», сохраняя какое-то время черты, типичные для проявления «бога воинств».

В связи со всем этим мы находим в древнем иудаизме весьма отчетливую попытку жреческой элиты объединить беспорядочную, многообразную и беспокойную этническую субстанцию и возгосподствовать над ней, установив божественный закон как основание ее «формы», сделав его суррогатом того, что в других народах является единством родины и общего происхождения. Из этого формирующего действия, связанного со священными и обрядовыми ценностями и сохранившегося с первых редакций древней Торы до выработки Талмуда, возник еврейский тип духовной, но не физической расы. [696]Но полного уничтожения изначального субстрата так никогда и не произошло, что и демонстрирует древняя еврейская история в форме повторяющегося богоотступничества и нового примирения Бога с Израилем. Этот дуализм и проистекающее из него напряжение помогают объяснить отрицательные формы, которые иудаизм принял в более поздние времена.