Вадим Васильев - Сознание и вещи. Очерк феноменалистической онтологии.

Рассмотрим свое поведение с его физической стороны. В данный момент я нахожусь в каком-то физическом состоянии. Мы уже знаем, что я мог прийти в это физическое состояние разными путями. Одинаковые события, отражающие те или иные состояния, могут иметь самые разные причины. Состояние моего мозга в данный момент времени может быть представлено как локальная композиция громадного множества локальных событий. Трудно отрицать, что хотя бы некоторые из них могли иметь другие причины, что лавинообразно привело бы к громадным расхождениям моего прошлого. Возможность, о которой идет здесь речь, — это не просто логическая возможность, которую можно приравнять к мыслимости чего-то без противоречий. Мы говорим о реальной возможности. Мы считаем реально возможным наличие у одинаковых локальных событий (эта оговорка необходима, так как данное положение, как мы видели ранее, неприменимо к совокупным событиям) разных причин. Под реально возможным мы понимаем здесь просто то, что не противоречит нашей каузальной вере, ее сущностным требованиям.

Итак, я реально мог прийти к своему нынешнему физическому состоянию разными путями. Пусть это будет первой посылкой нашего рассуждения. Представляется, что ее очень трудно отвести. Мало того что она вполне стыкуется с нашими базовыми убеждениями, каузальной верой — в общем виде она является общим местом при обсуждении проблемы причинности. Так, широко распространенное допущение возможности сверхдетерминации физических событий (мы касались этого выше) прямо влечет за собой признание возможности разных причин у одного и того же события. Согласуется эта посылка и с обыденными представлениями: так, мы считаем реально возможной ситуацию, при которой бильярдный шар получает одинаковое ускорение в результате самых разных предшествующих движений других шаров. Результирующее событие может рассматриваться нами на манер вектора, который может быть получен в результате сложения самых разных векторов.

Можно, впрочем, было бы попробовать усомниться в значимости приведенных выше примеров в качестве подкрепления нашей первой посылки. Можно было бы сказать, что, говоря об ускорении шаров и о других подобных событиях, которые, очевидно, могут иметь разные причины, мы рассматриваем случаи того, что можно было бы назвать «абстрактными событиями». Между тем нас интересует возможность наличия разных причин у вполне конкретного события, комплексного события, характеризующего состояние моего мозга в какой-то момент времени. Суть в том, что конкретизация описаний событий уменьшает количество возможных причин последних. В самом деле, рассмотрим два события — (1) отскакивание мяча от пола и (2) отскакивание мяча от пола на высоту полутора метров. Второе событие более конкретно, чем первое, — и интуитивно ясно, что его может вызвать меньшее количество разных причин. Соответственно, можно предположить, что еще более конкретные события могли бы порождаться только одной причиной.

С этим возражением в известном смысле можно согласиться. Но признание его справедливости, как мы увидим, скорее подтвердит правильность первой посылки нашего аргумента, чем опровергнет ее. Чтобы понять это, обратим внимание на два момента. Во-первых, хотя такие события, как подскок мяча, можно назвать абстрактными, они все же включают в себя какие-то конкретные черты, имеющие прямое отношение к реальности. Во-вторых, предельно конкретным событием можно признать лишь совокупное содержание всего чувственного опыта в какой-то отрезок времени. И мы знаем, что у такого события действительно можно допускать только одну причину.

Иными словами, можно согласиться с тем, что чем конкретнее событие, тем меньше разных причин может порождать его. Но это количество может мыслиться сокращенным до одной причины только в случае совокупного события, т. е., в принятой ранее терминологии, События. И комплексное событие, отражающее состояние моего мозга в какой-то момент времени, разумеется, не совпадает с подобным совокупным событием. Его можно рассматривать как некое частичное, а значит, абстрактное событие. И если это так, то к нему применимы рассуждения, значимые для еще более абстрактных событий, таких как ускорение бильярдного шара, отскакивание мяча или формирование нормально работающего мозга. Иными словами, хотя количество причин, которые могли привести мой мозг в данное состояние, по-видимому, уступает количеству причин, которые могли бы привести к формированию нормально работающего мозга, нет оснований утверждать, что в свое нынешнее состояние он мог бы прийти одним-единственным способом. Это же справедливо по отношению ко всему организму в целом. И этого вполне достаточно для признания правильности нашей первой посылки.

Второй посылкой будет тезис, что мои воспоминания, трактуемые как приватные данности, именуемые в современной литературе «квалиа», отражают мое прошлое, в том числе тот физический путь, который предшествовал моему нынешнему физическому состоянию. Этот тезис тоже выглядит вполне очевидным. Разумеется, память может изменять нам, и со временем мы можем переиначивать свои образы прошлого при помощи фантазии [48] См. об этом: Шабри К, Саймонс Д. Невидимая горилла. М., 2011. . Но трудно сомневаться, что в общем и целом наша память отражает наше прошлое. Если бы я, скажем, присутствовал на знаменитой полемике Поппера и Витгенштейна, которая состоялась в Кембридже в 1946 г. [49] См.: Эдмондс Д., Айдиноу Дж. Кочерга Витгенштейна: История десятиминутного спора между двумя великими философами. М., 2004. , то я мог бы помнить, что Витгенштейн поигрывал кочергой или же размахивал ею перед Поппером, но я вряд ли мог бы помнить, что он надувал воздушные шарики. В целом память верно отображает прошлое, а от ее ошибок можно отвлечься.

И в любом случае нет никаких оснований считать, что моя память может переиначиваться так, что если бы, скажем, Витгенштейн не брал в руки кочергу, то я помнил бы, что он поигрывал ею, и если бы он с силой размахивал ею, то я тоже обязательно должен был помнить, что он поигрывал ею. И даже если память обманывает разных людей, из этого не следует, что она рисует им одинаковый обманчивый образ, — это крайне маловероятно.

Третья посылка выстраиваемого здесь аргумента состоит в признании корреляции моих приватных состояний и поведения. Очевидно, что мое поведение скоррелировано с моими убеждениями и желаниями и что мои убеждения и желания отчасти черпают свое содержание из моих воспоминаний. Слово «корреляция» указывает здесь на то, что поведенческие различия обычно сопровождаются различием убеждений и желаний, а различие убеждений и желаний, как правило, сопровождается поведенческими различиями. Эта корреляция не является жесткой. Так, разные желания вполне могут порождать одинаковое поведение. Скажем, если бы сейчас я хотел пить и передо мной стояла банка колы, я бы взял и выпил ее. Но точно так же я поступил бы, если бы я не просто хотел пить, а хотел пить именно колу. Разные желания породили бы одинаковое поведение. Однако в большинстве случаев различие желаний порождает разное поведение. В нашем примере одинаковость поведения возникла бы только при наличии на столе банки колы. Если бы там стоял бокал с минеральной водой, соком и т. п., поведение не совпало бы.