Сергей Чудинов - Терроризм смертников. Проблемы научно-философского осмысления (на материале радикального ислама)

Историю М. Дегок можно воспринять как редкий случай отчужденной от родной социальной и культурной среды женщины, избравшей радикальный ислам в качестве ценностного ориентира, заполнившего духовный вакуум бесцельной повседневности ее прошлой жизни. Настойчивость в следовании самым строгим исламским обычаям (в свой последний визит в дом родителей Мюриэль явилась в полном мусульманском облачении, скрывающем не только лицо — даже ее руки были в перчатках) и столь быстрое окончание новой жизни заранее продуманным «героическим» актом, возможно, говорит о том, что для Дегок новый образ жизни стал некоторого рода отречением от бессмысленного прошлого и, возможно, своего рода искуплением. Во всяком случае несомненно, что метафизические ценности ислама заменили нигилистическую пустоту в ее душе, а идеал мученичества был принят как высшая точка жизненного пути.

Несмотря на уникальность жизненной истории Мюриэль Дегок, ее пример может стать настораживающим знаком возможной тенденции в части европейского общества, если принять всерьез предупреждение высокопоставленного представителя антитеррористического подразделения бельгийской полиции Алена Гриньяра (Alain Grignard). По его словам, браки европейских женщин с исламистами первой волны миграции в Европу не редкость. Некоторые из них последовали за своими супругами в Афганистан под властью талибов. Хотя новообращенные в радикальный ислам женщины во всем поддерживали своих мужей, ранее они никогда не действовали самостоятельно. «Эта была первой, — говорит Гриньяр. — Но ясно, что будут и другие» [521].

В исламистском терроризме смертников можно выделить несколько типов женщин, выбравших долю «мучениц». Первый тип представляет собой вполне обычных, нормативных для родного общества женщин, поглощенных националистическими чувствами и религиозной культурой мученичества, к которым примешивается личная этическая мотивация, связанная с честью семьи (яркий пример — Айат Аль-Акрас). Второй тип представлен ненормативной женщиной для родного сообщества. Это женщины, которые могли обладать независимым характером, незаурядными способностями, быть высоко образованными, но при этом не соответствовать социальным стандартам родного сообщества, определяющим успешность и почетность положения женщины (Вафа Идрис, Дарин Абу Айша, Ханади Джарадат). Для общества, в котором семейная жизнь и продление рода — важнейшие ценности, главным признаком ненормативности является отсутствие семьи и детей. Социальное давление в случае ненормативной женщины играет важную роль в формировании мотивации смертника. В своем роде ненормативной женщиной для своего общества была Мюриэль Дегок, которой было присуще девиантное поведение до обращения в ислам. Третий тип можно назвать «оступившейся женщиной», чей позорящий проступок требует искупления под социальным давлением собственной семьи и окружающего сообщества. В качестве самой достойной формы искупления в глазах будущей «шахиды» становится мученическая операция (вероятно, Рим Ар-Рияши, Дарин Абу Айша). Впрочем, подобных случаев из абсолютно достоверных известно крайне немного.

Женский терроризм смертников, рассмотренный нами на примере палестинского экстремизма, не равнозначен мужскому, хотя в нем и переплетаются те же базовые компоненты религиозной и националистической мотивации. В случае мусульманских женщин-смертниц к общим мотивам религиозного и националистического характера часто примешиваются персональные мотивы, связанные с драматическими событиями в личной жизни (часто имеющими больший вес, нежели в случае с мужчинами-смертниками, чьи личные мотивы не столь выражены) и романтическими чувствами. Однако эти мотивы носят вспомогательный характер и часто служат последней каплей, переполняющей чашу терпения в тяжелых социальных условиях оккупации (в случае палестинского экстремизма). Перспективным направлением дальнейших исследований этой актуальной и еще слабо изученной проблематики могло бы стать изучение гендерно обусловленных этических и социальных аспектов националистической и религиозной мотивации женского терроризма смертников в его различных исторических и социокультурных вариациях (палестинском, чеченском, тамильском, курдском, иракском и т. д.).

В ходе анализа совокупности ведущих исследований в области религиозного экстремизма и терроризма смертников за рубежом мы постарались по возможности наиболее отчетливо выявить как сильные стороны западного научного подхода к объяснению феномена террористов-смертников, так и его ограниченность.

Его общие параметры могут быть определены следующими характеристиками: безусловное доминирование наук социального цикла и как следствие эмпирической методологии; практически полное отсутствие философского осмысления и исследования метафизических компонентов феномена (в соответствии с позитивистской традицией, относящей все социальные явления к сфере социологии); методологическая установка на рационализацию мотивации террористов, из которой изгоняется все, что имеет метаэмпирический и сверхпрагматический характер по причине господства парадигмы секулярного мышления, утерявшей понимание религиозного опыта (как своей, так и чужих культур). Парадигмальной идеей, задающей основную точку отсчета в научном поиске исследуемого феномена на Западе, стала концепция рационального актора, трактуемая либо в социологической, либо в экономической плоскости (теория экономического обмена). Можно констатировать, что основное русло академической мысли в изучении феномена терроризма смертников охвачено тенденцией к его социологизации — склонностью объяснять мотивацию смертника внешним социальным давлением, будь то со стороны экстремистской организации, в которую он вступает, или же более широкого идейного движения, именуемого религиозным фундаментализмом, которое внедряет в сознание фанатическую идею самопожертвования ради утопических идеалов. Даже ученые, признающие значительную роль культурного контекста и религиозной системы ценностей в зарождении терроризма смертников, оценивают смертника в качестве хоть и особого, но все же рационального актора, чьи интересы и устремления лишь «переопределены» и трансформированы культурными нормами и ориентациями, но не исходят из потребностей его духа, поставленного в условия кризисного существования и экзистенциального риска. Чувствуя ограниченность концепта рационального актора в отношении смертника, мотивированного радикальным исламом, западная наука пошла по пути усмотрения важнейших причин и пружин социальной динамики терроризма смертников в стратегической логике организаций, стоящих за подготовкой атак смертников. Единодушным мнением ученых стала оценка терроризма смертников в качестве феномена «организационного» или же «преимущественно институционального уровня». Вследствие социологизации феномена произошла утеря важного измерения терроризма смертников — антропологического фактора или же личностного измерения, часть которого лишь приоткрывается в крайне редуцированном, упрощенном виде — эмпирически фиксируемых психологических мотивов исполнителей «мученических операций», таких как желание мести (за личные страдания или страдания и гибель близких), чувство испытываемого унижения, фрустрация, отчаяние и т. п.