Георг Гегель - Наука логики. Том II. Субъективная логика. (Материалистически структурирована)

Так как здесь идет ближайшим образом речь об отношении логики (а не науки вообще) к истине, то следует далее согласиться также и с тем, что логика, как формальная наука , не может и не должна содержать в себе также и той реальности, которая составляет содержание дальнейших частей философии, наук о природе и духе . Эти конкретные науки, несомненно, имеют дело с более реальной формой идеи, чем логика, но вместе с тем не в том смысле, что они возвращаются опять к той реальности, от которой уже отказалось сознание, возвысившееся от своего явления до науки, или же к употреблению таких форм (каковы категории и определения рефлексии), конечность и неистинность которых выяснились в логике. Напротив, логика показывает, как идея поднимается на такую ступень, где она становится творцом природы и переходит к форме конкретной непосредственности , понятие которой, однако, снова разрушает и этот образ для того, чтобы стать самим собой в виде конкретного духа . По сравнению с этими конкретными науками, имеющими и сохраняющими, однако, в себе логическое или понятие в качестве внутреннего образователя, точно так же как оно [логическое] было их подготовителем и прообразом, сама логика есть, конечно, формальная наука, но наука об абсолютной форме , которая есть внутри себя тотальность и содержит в себе чистую идею самой истины . Эта абсолютная форма имеет в себе самой свое содержание или свою реальность; так как понятие не есть тривиальное, пустое тождество, то оно имеет в моменте своей отрицательности или абсолютного процесса определения различенные определения; содержание есть вообще не что иное, как такие определения абсолютной формы, есть положенное самой этой формой и потому адекватное ей содержание. — Эта форма имеет поэтому совершенно иную природу, чем обычно приписываемая логической форме. Она уже сама по себе есть истина , так как это содержание адекватно своей форме или эта реальность адекватна своему понятию, и притом она есть чистая истина , так как определения этого содержания еще не имеют формы абсолютного инобытия или абсолютной непосредственности. — Когда Кант («Критика чистого разума», стр.83) начинает обсуждать в отношении логики старый и знаменитый вопрос: что есть истина ? он пренебрежительно допускает прежде всего, как нечто тривиальное, номинальное объяснение, гласящее, что она есть согласие познания с его предметом (9), — дефиницию, имеющую громадную, даже величайшую ценность. Если мы об этой дефиниции вспомним при чтении основного утверждения трансцендентального идеализма, что разумное познание не может постигнуть вещей в себе , что безоговорочная реальность лежит вне понятия , то тотчас же станет ясно, что такой разум , который не может привести себя в согласие со своим предметом, с вещами в себе, и такие вещи в себе , которое не согласуются с понятиями разума, такое понятие, которое не согласуется с реальностью, и такая реальность, которая не согласуется с понятием, суть неистинные представления . Если бы Кант сопоставил идею созерцающего рассудка с упомянутой дефиницией истины, то он отнесся бы к этой идее, выражающей требуемое согласие реальности и понятия, не как к чему–то лишь мысленному, а, наоборот, как к истине.

«Что тут желают знать, — указывает далее Кант, — это всеобщий и надежный критерий истины всякого познания ; […] он должен был бы быть таким, который имел бы силу в применении ко всем познаниям без различия их предметов ; […] но так как в таком случае мы отвлекаемся от всякого содержания познания ( от отношения к его объекту ), а истина касается именно этого содержания познания, то было бы совершенно невозможно и несуразно спрашивать, в чем заключается признак истинности этого содержания познаний» (10). — Здесь очень определенно выражено обычное представление о формальной функции логики, и приведенное рассуждение кажется весьма убедительным. Но, во–первых, мы должны заметить, что обычная участь такого рода формального рассуждения — забывать в своем словесном изложении то, что оно сделало своей основой и о чем оно говорит. Было бы несуразно, слышим мы, спрашивать о критерии истинности содержания познания; но согласно приведенной выше дефиниции истину составляет не содержание , а его соответствие понятию. Такого рода содержание, как то, о котором говорится здесь, без понятия есть нечто лишенное понятия и, стало быть, лишенное и сущности; о критерии истинности такого содержания, конечно, нельзя спрашивать, но по противоположному основанию: нельзя спрашивать потому, что оно из–за своей непричастности понятию не есть требуемое соответствие , а может быть лишь чем–то принадлежащим области непричастного истине мнения. — Если мы оставим в стороне упоминание о содержании, создающем здесь путаницу, в которую, однако, формализм постоянно впадает и которая заставляет его, как только он вдается в разъяснения, говорить обратное тому, что он хочет сказать, и остановимся лишь на том абстрактном взгляде, согласно которому логическое есть нечто лишь формальное и отвлекается от всякого содержания, то в таком случае мы получим одностороннее знание, которое согласно этому взгляду не содержит в себе никакого предмета, пустую, лишенную определений форму, которая, стало быть, столь же мало есть соответствие (ибо для соответствия обязательна требуются две стороны), — форму, которая равным образом не есть истина. — В лице априорного синтеза понятия Кант обладал более высоким принципом, в котором могла быть познана двойственность в единстве, стало быть, то, что требуется для истины; но чувственная материя, многообразие созерцания слишком сильно властвовали над ним, так что он не мог отойти от них и обратиться к рассмотрению понятия и категорий, взятых сами по себе , и к спекулятивному философствованию.

Так как логика есть наука об абсолютной форме, то это формальное для того, чтобы быть истинным , должно иметь в себе самом некоторое содержание , адекватное своей форме; это тем более верно, что логический формальный элемент должен быть чистой формой и, следовательно, логическая истина должна быть самóй чистой истиной . Вследствие этого указанное формальное должно быть внутри себя гораздо богаче определениями и содержанием, а также должно обладать бесконечно большей силой воздействия на конкретное, чем это обыкновенно принимают (11). Логические законы сами по себе (если вычесть все то, что и помимо этого гетерогенно, — прикладную логику и прочий психологический и антропологический материал) сводятся обыкновенно, кроме предложения о противоречии, еще к нескольким скудным предложениям об обращении суждений и о формах умозаключений. Даже сюда относящиеся формы, равно как и их дальнейшие определения, излагаются здесь лишь как бы исторически, не подвергаются критике с целью установить, истинны ли они в себе и для себя. Так, например, форма положительного суждения рассматривается как нечто вполне правильное в себе, причем считается, что только от содержания данного суждения всецело зависит, истинно ли оно. Есть ли эта форма в себе и для себя форма истины, не диалектично ли внутри себя высказываемое ею предложение (« единичное есть некоторое всеобщее »), — об исследовании этого вопроса не думают. Без околичностей признается, что это суждение само по себе способно содержать в себе истину и что вышеуказанное предложение, высказываемое всяким положительным суждением, истинно, хотя непосредственно явствует, что ему не хватает того, что требуется определением истины, а именно, согласия понятия со своим предметом. Если принимать сказуемое, которое есть здесь всеобщее, за понятие, а подлежащее, которое есть единичное, за предмет, то они не согласуются одно с другим. Если же абстрактное всеобщее , которое сказуемое представляет собой, еще не составляет понятия (для понятия, без сомнения, требуется нечто большее) и если такое подлежащее равным образом имеет еще немногим больше, чем грамматический смысл, то как может суждение содержать в себе истину, коль скоро его понятие и предмет между собой не согласуются или ему даже вообще недостает понятия и, пожалуй, также и предмета? — Поэтому невозможным и несуразным оказывается именно желание облечь истину в такие формы, как положительное суждение или суждение вообще. Точно так же как философия Канта не рассматривала категорий в себе и для себя, а лишь на том неудачном основании, что они, дескать, суть субъективные формы самосознания, объявила их конечными определениями, неспособными содержать в себе истину, так она еще в меньшей мере подвергла критике формы понятия, составляющие содержание обычной логики. Эта философия, напротив, использовала часть указанных форм (а именно, функции суждений) для определения категорий и признала их правильными предпосылками. Если даже не видеть в логических формах ничего другого, кроме формальных функций мышления, то и в таком случае они заслуживали бы исследования, в какой мере они сами по себе соответствуют истине . Логика, не дающая такого исследования, может изъявлять притязание самое большее на значение естественно–исторического описания явлений мышления в том виде, в каком мы их пред–находим. Аристотелю принадлежит бесконечная заслуга, которая должна наполнять нас величайшим уважением перед силой этого ума, впервые предпринявшего такое описание. Но необходимо итти дальше и познать отчасти систематическую связь (12), отчасти же ценность этих форм.