Сью Придо - Жизнь Фридриха Ницше [litres]

Если хочешь освободиться от невыносимого гнета, нужен гашиш. Ну что ж, мне был нужен Вагнер. Вагнер есть противоядие против всего немецкого par excellence – яда…

«Deutschland, Deutschland über Alles», я боюсь, что это было концом немецкой философии…

Даже если я плохой немец, я во всяком случае хороший европеец.

Забавное зрелище – смотреть на тех писателей, которые присборенными платьями периода напускают вокруг себя шуршание: таким путем они пытаются спрятать свои ноги.

Только люди с очень большими легкими имеют право писать длинными периодами.

Поэт торжественно везет свои мысли на колеснице ритма – обыкновенно потому, что они не идут на своих ногах.

И если говорят, что леса все редеют, то не может ли когда-нибудь настать пора обращаться с библиотеками как с дровами, соломой и хворостом? Ведь большинство книг родилось из головного дыма и пара; так пусть же они снова обратятся в дым и пар! И если в них не было огня, то пусть их огонь накажет за это!

Афоризм, сентенция, в которых я первый из немцев являюсь мастером, суть формы «вечности»; мое честолюбие заключается в том, чтобы сказать в десяти предложениях то, что всякий другой говорит в целой книге, – чего всякий другой не скажет в целой книге…

Моральность есть стадный инстинкт в отдельном человеке.

Каждый, кто хоть однажды воздвигал «новое небо», обретал надлежащие полномочия в собственном аду…

Кто много мыслит, тот непригоден в качестве члена партии: своей мыслью он легко пробивает границы партии.

Никто не говорит более страстно о своем праве, чем тот, кто в глубине души сомневается в нем.

Убеждения суть более опасные враги истины, чем ложь.

Коррумпированные люди остроумны и злоречивы, они знают, что есть еще другие способы убийства, чем кинжал и нападение, – они знают также, что во все хорошо сказанное верят.

Наиковарнейший способ причинить вред какой-либо вещи – это намеренно защищать ее ложными доводами.

Нет вовсе моральных феноменов, есть только моральное истолкование феноменов…

Тот факт, что нечто происходит постоянно и предсказуемо, не означает, что это происходит обязательно.

Неразумие какого-либо дела не есть аргумент против его существования, а есть, наоборот, условие последнего.

Фактов не существует – есть лишь их истолкования.

Философия, как я ее до сих пор понимал и переживал, есть добровольное пребывание среди льдов и горных высот.

Даже прекраснейший ландшафт, среди которого мы проживаем три месяца, не уверен больше в нашей любви к нему, и какой-нибудь отдаленный берег дразнит уже нашу алчность.

Не доверять ни одной мысли, которая не родилась на воздухе и в свободном движении…

Переработка, пытливость и сострадание – наши современные грехи.

Несчастье деятельных состоит в том, что их деятельность почти всегда немного неразумна. Нельзя, например, спрашивать банкира, накопляющего деньги, о цели его неутомимой деятельности: она неразумна. Деятельные катятся, подобно камню, в силу глупости механики.

Все люди еще теперь, как и во все времена, распадаются на рабов и свободных; ибо кто не имеет двух третей своего дня для себя, тот – раб, будь он в остальном кем угодно: государственным деятелем, купцом, чиновником, ученым.

Никакого празднества без жестокости – так учит древнейшая, продолжительнейшая история человека, – и даже в наказании так много праздничного !

Видеть страдания – приятно, причинять страдания – еще приятнее.

Отличие, которое свойственно несчастью (как если бы было признаком тупости, нетребовательности, привычки – чувствовать себя счастливым), так велико, что, когда кто-либо говорит нам: «как вы счастливы!» – мы обыкновенно протестуем.

Из всех средств утешения ни одно не действует так благодетельно, как утверждение, что для данного случая нет утешения. В этом заключаются такие выгоды для печалящихся, что они снова подымают голову.

Сладострастие: жало и кол для всех носящих власяницу и презрителей тела и «мир», проклятый всеми потусторонниками: ибо оно вышучивает и дурачит всех наставников плутней и блудней.