Паскаль Брюкнер - Недолговечная вечность: философия долголетия

«У некоторых индивидов источники их обновления заключаются в них самих; старение увеличивает их мудрость, но не лишает непосредственности и способности радоваться жизни <���…> до тех пор, пока их собственные тела не превращаются в их отчаянных врагов, эти люди бессмертны в силу своей способности к самообновлению» [22].

Как тут не вспомнить необыкновенное перевоплощение Ромена Гари — в конце его жизни — в Эмиля Ажара? То перевоплощение, которое позволило ему раздвоиться, стать двумя совершенно разными авторами: одним — суровым, почти трагическим, и другим — веселым и смешным; выпустить за шесть лет девять книг то под одним, то под другим именем, так и не раскрыв эту мистификацию до самой смерти. Идеальный пример самовозрождения писателя, страшившегося утонуть в пучине всеобщего равнодушия [23]. Постаревшие авторы выглядят в своих последних работах не выдохшимися художниками, но творцами, опережающими свое время: это можно сказать о «Фальстафе» — последней опере Верди, где характерная для него прежде напевность бельканто уступает место непринужденной и свободной декламации; это можно сказать о «Жизни Рансе» — последнем сочинении Шатобриана, которое Жюльен Грак анализирует следующим образом: «Язык, которым написана „Жизнь Рансе“, — это непостижимая попытка закинуть крючок в будущее: в коротких фразах, будто написанных на морзянке — пульсирующих, сбивающих с толку, внезапно прерывающих повествование, словно послания, перехваченные с другой планеты, — уже угадывается новый язык страны, где пробудится к жизни Артюр Рембо…» [24] Немецкий композитор Вольфганг Рим также утверждает, что «искусство не имеет возраста»: «Когда я сочиняю, я поднимаюсь над биологическим временем. Иногда мне 89 лет, потом 4 года, потом 53, потом 26 с половиной, потом 73, потом я уже умер; это означает, что каждый раз я временно соответствую одному из принятых в искусстве стереотипов. Разумеется, я никогда не стану взрослым, это лишь часть игры» [25]. Таким образом, в области творчества, но также и в самой банальной повседневности различные эпохи пересекаются и взаимодействуют во всех смыслах: мы многократно перемещаемся из одной в другую и обратно. Детство и юность сохраняются в нас — как минимум в качестве потенциала — до самого преклонного возраста. Можно сказать, что до некоторой степени мы способны сгибать и скручивать время, будто алюминиевую ложку.

Конфликт поколений

Каждое поколение вступает во взрослую жизнь в полной уверенности, что оно все делает лучше предшественников, на которых глядит с презрением или гневом. Родители и учителя кажутся старой рухлядью: это геронты, которых нужно оттеснить в сторону, чтобы освободилось место. Молодые сгорают от нетерпения поскорее утереть старикам нос. Зрелые же люди, наоборот, рассматривают молодежь как дикарей, которым невозможно вдолбить в голову малейшее представление о чем-либо. «Они хотят затмить нас собой, как они говорят; пусть попробуют хотя бы сравняться с нами!» Бывают поколения, действующие решительно, а бывают «ни рыба ни мясо». Те поколения, чья жизнь выпала на время Второй мировой войны, войны в Алжире, майской революции 1968 года и борьбы с тоталитаризмом, тем или иным образом повлияли на свое время. Правда, которая была у каждого из этих поколений, составляет предмет спора; но для молодежи соблазнительно громить предков — ведь тогда можно возложить на них вину за все, что сейчас не так. Молодежь может и завидовать старикам («Мне бы так хотелось жить во времена Сопротивления или сражаться на баррикадах за новый мир в 70-е годы»), и обвинять их в том, что они предали свои идеалы. Одни поколения пишут историю, другие — примечания к ней и воображают, что смогут раздуть потухшее пламя костра, оставленного их великими предшественниками: как пример можно привести сегодняшнее нелепое возвращение к утопическим идеям большевиков или Фиделя Кастро среди ряда немногочисленных молодежных групп. Вспомним Карла Маркса: «Все великие всемирно-исторические события и личности появляются, так сказать, дважды <���…>: первый раз в виде трагедии, второй раз в виде фарса» [26]. Переломные моменты истории вызывают друг друга рикошетом, как ударные волны землетрясения: Май 1968 года, который был пародией, складом революционных причиндалов 1917 года, кубинской революции и китайской революции Мао вместе взятых, — дал повод собезьянничать всей молодежи, мающейся от безделья. «Желтые жилеты» в Париже в 2018 и 2019 годах с их картонными гильотинами для президента Эмманюэля Макрона неявно подражали Французской революции. «Бессмысленные эпохи, — говорил Сартр, — те, что решают смотреть на себя прежними глазами. Они не могут ничего другого, кроме как усовершенствовать чужие открытия; потому что тот, кто привносит свой взгляд на вещи, также привносит и сами рассматриваемые вещи» [27]. Понятие «поколение» само по себе проблематично: мы не чувствует себя близкими или солидарными с людьми своего возраста только потому, что нас объединяет дата нашего рождения. Это уже потом нас причисляют к определенному поколению. Чем больше мы стареем, тем больше нас ошибочно смешивают с нашими биологическими ровесниками, силой удерживая нас вместе в рамках одного временнуго периода. Но наш дух, наши вкусы рвутся прочь из этих рамок. Это как если бы младенцы, родившиеся в одном родильном доме, были обречены развиваться все вместе, с рождения и до самой смерти, связанные между собой лишь случайным совпадением даты и часа рождения.

Любой родитель или воспитатель дает два образования: первое, «официальное», — это предлагаемая система принципов и ценностей, которая открыто провозглашается и отстаивается. И второе, непроизвольное: оно проявляется без ведома наставника — благодаря его поведению, его отношениям с другими людьми — и может быть прямо противоположным тому, что он проповедует. Случается, что отпрыск мгновенно копирует невербальное поведение родителя в смутном стремлении к подражанию и пренебрегает открытым посылом, считая его дребеденью. Каждый из нас обладает, хочет он того или нет, чертами сходства со своими родителями. Старея, можно становиться похожим на отца, которого ненавидел, или на мать, которую считал смешной или невыносимой. Их причуды находят в нас отражение, их привычные словечки, их выражения слетают у нас с языка. Они могут оставить на нас и физический отпечаток — завладеть нашей внешностью, наложить свои черты поверх наших собственных. Мы отмечены ими, хотим мы этого или нет, и отмечены тем более, что мы противимся такого рода наследству. Взрослению всякого ребенка сопутствует символическое исчезновение его родителей. Он переиначит или, хуже того, забудет все их наставления. В свою очередь, он тоже будет любить, по-своему страдать и тоже передаст собственные фобии или заблуждения своим отпрыскам, которые будут отчаянно их отвергать.