Паскаль Брюкнер - Недолговечная вечность: философия долголетия

У нас, абсурдным образом оказавшихся на верхних ступенях существования и не имеющих возможности спуститься обратно, нет другого выхода, кроме как продолжать движение вверх, ступень за ступенью. Если представить жизнь в виде приставной лестницы — как это нередко делалось, — то, по мере того как мы взбираемся по ней, мы обнаруживаем, что ее последние балки ни на что не опираются, но повисают в пустоте. Мы — как те мультяшные герои, которые на всей скорости слетают с обрыва, продолжая в падении крутить педали над пропастью. Нужно продолжать карабкаться вверх до последнего — так, будто нашему восхождению никогда не суждено прекратиться.

Мы с Монтаном одного возраста. И если он пережил то обстоятельство, что я рядом с ним старела, то я пережила, что рядом со мной он мужал. Ведь о мужчинах говорят, что они мужают, их седина «серебрит виски». Морщины придают их лицам выразительность, тогда как женщин они обезображивают.

Симона Синьоре [1]

«Я и сам прекрасно понимаю, что я отвратительный сморщенный старик. Сняв перед сном искусственные зубы, я вижу в зеркале престранное лицо. Ни одного зуба ни в верхней, ни в нижней челюсти, десен тоже нет. <���…> Да я ли это? Столь безобразная внешность не только человека не способна привлечь, но даже и обезьяну. Разумеется, я не питаю дурацких надежд, что с таким лицом могу нравиться женщинам <���…> но я могу, не вызывая ни у кого ни малейшего беспокойства, бывать у красавицы и, вместо того чтобы отваживаться на что-то, получаю удовольствие оттого, что толкаю ее в объятия красивого мужчины, вызывая разлад в семье…» [2]

73-летний старик влюбляется в свою невестку Сацуко, бывшую танцовщицу мюзик-холла, которая имеет над ним абсолютную власть. Одержимый прекрасным полом несмотря на свое бессилие, он продолжает испытывать «половое влечение, удовлетворяемое различными специфическими, обходными способами». Через дневник героя, представленный в виде истории болезни, где учитываются сведения о давлении, сердечном ритме, соблюдаемой диете, параличе конечностей, японский писатель Дзюнъитиро Танидзаки (1886–1965) показывает нам, как молодая женщина все больше подчиняет себе свекра. Повествование строится на напряжении между двумя полюсами: постепенном дряхлении рассказчика и его влечении к Сацуко, которую он подкупает при помощи денег и подарков, но в ответ получает немного: она не позволяет ему ничего, кроме небольших вольностей — посмотреть на ее обнаженную спину под душем, помассировать ей ступни. Как только он пытается поцеловать ее, она дает ему пощечину, восклицая: «Что за испорченный старик!» Он хочет украдкой сорвать поцелуй, «прильнув губами к пышной округлости ее правого плеча» [3], как тут же получает новую оплеуху. И все-таки она продолжает распалять его, позволяя целовать свои ступни.

«Ведь после твоего прикосновения мне надо сразу же хорошенько вымыть ногу, иначе мне будет неприятно». Наконец она уступает ему право страстно лизать ей ноги за вознаграждение в виде драгоценного камня стоимостью три миллиона иен [4]: это «кошачий глаз», который ей ужасно хочется иметь.

При каждом своем успехе герой чувствует возбуждение вместе со страхом и страдает от болей в сердце. Несмотря на то что она замужем за его сыном, Сацуко заводит любовника, который знаком ее престарелому воздыхателю. Он одобряет их тайные свидания и покровительствует им украдкой от собственной семьи. Невестка доходит до того, что, желая поддразнить и вызвать у него ревность, трется щекой о собачью морду и с ухмылкой наблюдает за его реакцией. Он терпит всё и готов умереть за малейший знак расположения с ее стороны, весь во власти «гнусного влечения» к этой женщине, которая презирает его и эксплуатирует. Чем сильнее он ощущает себя уродливым и отталкивающим, чем сильнее ощущает ее превосходство — тем отвратительнее он ведет себя с женой и детьми, желая им лишь несчастья и бедности. Наконец он велит изваять в камне стопы своего идола, чтобы установить их как памятник на могиле, где она вечно сможет попирать останки выжившего из ума старика, в которого он превратился…

Старикан, волочащийся за презирающей его горничной; дряхлый ухажер, нещадно высмеиваемый актрисой или куртизанкой; перезрелая дама, исполненная страсти к глумящемуся над ней юнцу; библейские старцы, пытающиеся силой добиться благосклонности Сусанны во время ее купания в саду, угрожая обвинить ее в прелюбодеянии (Ветхий Завет, глава 13 Книги пророка Даниила)… От Мольера до Теннесси Уильямса — в театральных пьесах, книгах, а позже и в кино — большая разница в возрасте между воздыхателями или воздыхательницами и предметом их страстного желания будет подвергаться жестокой насмешке. Шатобриан на закате своих дней влюбляется в юную девушку, не отвечающую ему взаимностью; Казанова в повести Артура Шницлера, желая в весьма почтенном возрасте провести ночь с обожаемой юной особой, вынужден переодеваться в одежду ее молодого любовника, чтобы занять его место. Это и 72-летний Гете, который при посредничестве великого герцога Карла Августа Веймарского просит в Мариенбаде руки полудевушки- полуподростка, 19-летней Ульрики фон Леветцов и получает отказ; и 50- летняя американка миссис Стоун, влюбленная в прекрасного Паоло, чуть старше 20 лет, которому она платит, день за днем унижаясь и чувствуя, «что ее жизнь в Риме держится на встречах с Паоло, как держится тент на центральном столбике — убери его, и материя безвольно обвиснет» [5] . А еще — Жюли де Леспинас (1732–1776), подруга философа и математика Д’Аламбера, потерявшая в возрасте 40 лет голову от ничтожного фата, полковника Гибера: он был моложе ее, и его равнодушие свело ее в могилу. В наши дни зрелые женщины — англичанки, француженки, немки, канадки или австрийки — отправляются на отдых на Кубу, в Кению или на Гаити, чтобы завести себе молодых крепких любовников, от которых требуют неутомимости в проявлении чувств [6]. Кажется, что повсюду природа мстит за мезальянсы, соединяющие разные поколения. Над ними повсеместно издеваются, в том числе высмеивая женщин, стремящихся нравиться, несмотря на свою давно увядшую красоту: от беззубой старой соблазнительницы на рисунке Гойи — она выглядит как смерть под густым слоем румян и не понимает, что ее время ушло безвозвратно, — до потрепанной актрисы у Мопассана, в которой есть «что-то искусственное, изжитое, пахнущее прогорклой любовью, поддельной, линялою молодостью» ; не говоря уже о язвительном определении «мешок костей со зловонным дыханием», брошенном в XVII веке поэтом Теофилем де Вио. Общественное мнение жестоко по отношению к тем, кто забывает о сдержанности, подобающей зрелому возрасту. Лишь Виктор Гюго в «Спящем Воозе» изображает старца, переживающего ночь восхитительной любви с юной девушкой, чтобы благодаря ее ласкам обрести потомство. Однако поэзия вольна порождать все то, что отказывается порождать реальность.