Паскаль Брюкнер - Недолговечная вечность: философия долголетия

И все-таки болезнь, какой бы она ни была, даже жалкий насморк, — это больше, чем неприятность. Это событие, новый жизненный поворот, когда каждый выступает и жертвой, и выгодоприобретателем. Находиться во власти собственных кишок, бронхов или суставов — значит получить прекрасный урок смирения. Мы «подхватываем» болезнь, она зарождается где-то в глубинах нашего организма, а потом грозит лишить нас в случае осложнений себя самих. Боль — это воспитательный метод, при котором быстро умнеют и взрослеют, — при условии, что преодолевают ее. Она поражает нас, заставляет проснуться, идентифицирует, приписывает к определенной категории: больные сердечными или легочными заболеваниями, страдающие артритом, склерозом или ревматизмом, люди с повышенным давлением или уровнем холестерина; и это наше состояние мы разделяем с тысячами других, нам подобных. Мы собираемся в группы застигнутых одним и тем же недугом: мы обмениваемся признаниями, советами, мы уже чувствуем себя не такими одинокими в нашей беде. Вот почему каждое общество, каждая культура присваивает себе наши хвори, вкладывая в них разный смысл. Любое нарушение здоровья заставляет изобретать нужный ответ: то, что одних сражает наповал, других горячит и будоражит. Именно поэтому романтизм возвел всякую патологию в ранг прелюдии, необходимой для вдохновения: сифилис у Бодлера и Мопассана, эпилепсия у Достоевского, астма у Пруста, меланхолия у Руссо и Кафки, рак у Фрица Цорна.

Заболевание туберкулезом дало повод к созданию значительных литературных произведений: например, Томас Манн в «Волшебной горе» описал санаторий «Бергхоф» в Давосе как место отдыха и веселья, очаровавшее своей атмосферой молодого Ганса Касторпа, приезжавшего туда незадолго до войны 1914 года навестить двоюродного брата. Его завораживают и место, и люди, встреченные им в санатории, он влюбляется в молодую женщину по имени Клавдия Шоша и наконец решает остаться там, наверху, подчиняясь «принципу безрассудства, гениальному принципу болезни». Он уверен, что больные туберкулезом обладают особенно высоким уровнем интеллекта, до которого далеко людям равнины — тем, кто живет в низменной местности. Когда же в конце концов он снова спустится на равнину после выздоровления, ему придется окунуться в кровавое безумие Первой мировой войны, которую развязали, по сути, «здоровые» человеческие массы. Другими словами, «чтобы обрести совершенное здоровье, следует вначале пройти через серьезный опыт болезни и смерти — так же как познание греха является первым условием искупления» (Томас Манн). Здоровые люди — это больные, не знающие самих себя, тогда как пациенты уже пробудились для высшего знания, которое делает их выздоровление немыслимым. Граница между нормой и патологией размыта. А вот философ и теолог Франц фон Баадер (1765–1841) вслед за немецким мистиком и теософом Якобом Бёме (1575–1624), сапожником по профессии, утверждал, что болезнь — свидетельство неверного распределения жизненной энергии, при котором жизнь оборачивается против себя самой и пожирает себя со всей своей кипучей энергией.

Помимо этих рассуждений, болезнь — не столько падающий именно на вас роковой или благоприятный выбор, сколько напасть, обусловленная чисто статистически. Каждый из нас в течение жизни неизбежно рискует стать жертвой той или иной болезни, и риск этот с годами возрастает. Никакой несправедливости, простая вероятность: болезни — это плата за долголетие . Некоторые из них оберегают вас от еще худших бед, то есть служат своего рода брандмауэром: одолевая вас снова и снова, они, возможно, позволяют вам избежать других напастий. Мы не излечиваемся до конца от наших болезней, мы к ним приноравливаемся, они остаются в нас навсегда. Иные из них выступают как ширма, которая сбивает с толку диагностов и скрывает более серьезные патологии, незаметно и тихо развивающиеся в наших органах и исподволь их разрушающие. Известна поговорка: если после пятидесяти у вас по утрам ничего не болит — значит, вы уже умерли. Боль свидетельствует о том, что мы живы. Это наш организм скрипит, возмущается и протестует. В этом смысле все мы — «эмпирические медики» (Лейбниц), врачующие сами себя и чутко следящие за знаками улучшения или ухудшения в своем теле. Многие из нас, несмотря на возраст, упорствуют в желании пить, кутить и прожигать жизнь, не задумываясь о последствиях. Другие же тщательно берегут себя — подобно тем старым рокерам, которые внезапно переходят с кокаина на зеленый чай, с виски на минеральную воду. Отдельные знаменитости — певцы или гитаристы, морщинистые пуще коры какой-нибудь секвойи, уцелевшие после всех оргий и передозов, похожи на памятники под угрозой разрушения, которые не восстановит ни одна благотворительная подписка.

Иерархия болезней

В молодости тело было нашим верным другом, почти слугой. Мы не берегли его: оно само должно было восстанавливаться, возвращаться в рабочее состояние; оно поражало нас своей выносливостью, своими возможностями. Мы чувствовали себя непобедимыми. После тридцати наше тело вдруг стало упрямиться и в конце концов требовать постоянного внимания. Слуга превратился в требовательного хозяина, который постоянно изводит нас, заставляя балансировать на грани между непринужденностью и беспокойством. У меня и правда есть основания тревожиться или я жалкий трус? «Да я в жизни никогда не болел», — говорит бахвал. И в этот момент стоит начать беспокоиться. «Я вечно болею, сколько себя помню, и справился со всеми хворями», — говорит другой. Осторожно, как бы вы не перехвастались. Пугливые люди в каждом недомогании видят симптомы близящейся катастрофы. Им нужно немедленно бежать к врачу. Бледность, сердцебиение, потемнение в глазах при резком вставании, одышка или изжога — все это является для них тревожными звоночками. И поскольку общество, во имя заботы о своих гражданах, не перестает предупреждать нас обо всех возможных патологиях, оно порождает целые поколения, живущие в постоянной панике. Осторожность становится другим именем безумия. К этому следует прибавить категорию так называемых больных понаслышке: они находят у себя признаки всех заболеваний, о которых только слышат, в том числе тех, которыми больны их ближайшие друзья. Раз уж другие подхватили эту болячку, она должна обнаружиться и у меня…

Лишь немногие способны жить, не обращаясь к врачу, — не потому, что у большинства такое слабое здоровье, но потому, что людям нужно, чтобы кто-то ими занимался, выслушивал их. Неизменно крепкое здоровье, ровное и несокрушимо вечное, было бы для них невыносимо. Лечащие врачи обязаны уделять внимание пациентам и слушать все, что им говорят; даже проявив чудеса самоотверженности, врачи никогда не сумеют быть настолько внимательными, как от них ожидают. Перипетии страдающего тела могут дать повод для негласного соперничества — насколько среди болезней славится именно ваша, — а также для пренебрежительного жеста рукой в отношении тех, кто пережил меньшие невзгоды. «Твоя операция длилась всего два с половиной часа? Какая ерунда! Я провел на операционном столе восемь часов без перерыва. Три раза побывал в коме, был в состоянии клинической смерти». Это особый вид хвастливых пациентов. Их болезни придают им невероятную значимость, они так и сыплют пугающими историями, как те солдаты, что рассказывают байки о своих фронтовых приключениях. Такие больные принадлежат к своего рода аристократии боли и не терпят сравнения с жалкими хиляками, не умеющими болеть с размахом. В королевстве телесных недугов есть своя знать и свои простолюдины. Плебс проходит самые тяжкие мытарства с безропотностью скота, тогда как благородное сословие несет страдания с достоинством, превращая немощь в почетный орден. Аристократы ведут себя так, будто побывали в лимбе: они чуть ли не готовы раздеться, выставив напоказ тело, покрытое шрамами — жуткими рубцами, которые они суют вам под нос, чтобы напугать. Они напоминают мучеников с заживо содранной кожей; святых, гордых своими стигматами; псевдоспасителей, распятых на алтаре Науки. Они запрещают вам сравнивать ваши страдания с их собственными муками. Поразивший их недуг делает их словоохотливыми, они просто обязаны безотлагательно рассказать вам о своих злоключениях. Каждый день представляет для них новое сражение, в которое они вступают на глазах свидетелей; они ведут бюллетень своих недомоганий с кричащими заголовками. Им не нужно сочувствие — они хотят вас ошарашить. Но есть больные, прямо противоположные этим фанфаронам: этих отличает сдержанность стоиков. Они не говорят о своей болезни прямо, предпочитая эвфемизмы, и упоминают лишь о легком недомогании, в то время как стоят на краю могилы.