Паскаль Брюкнер - Недолговечная вечность: философия долголетия

Получить отсрочку от смерти: до недавнего времени это подразумевало избегать изнурительного труда, тяжелой подневольной работы. Отныне это означает кипучую и ожесточенную деятельность, маниакальное стремление накопить кучу дней, вырванных из жизненного календаря. В некотором роде это все равно что умереть при исполнении задачи жить вечно. Жизнь, так же как и любовь, — это не марафонский забег, где мы должны продержаться максимально долго благодаря самым разным ограничениям и медицинским осмотрам, но определенное качество отношений, эмоций, занятий. Когда она сводится только к тому, что мы без конца перебираем, какой из наших органов сейчас нуждается в починке, разве остается в ней еще хоть какая-то ценность? Что может быть печальнее, чем дома престарелых, где старики, пережевывая воспоминания, ждут своего конца и где их кормят, одевают, поднимают с постели и моют, будто иссохших лепечущих младенцев.

Чтобы захотеть отменить время, забыть о нем или ускорить его, что-то должно было произойти в сердцах людей — что-то неожиданное, непостижимое. Интенсивность или длительность — вот существующая альтернатива, очевидно невыносимая. Тягомотина долгих пресных лет или полнота по-настоящему прожитой жизни . При этом есть риск, что к моменту обретения бессмертия мы будем лишь жалкими развалинами. Какая насмешка кроется в мысли героя все того же романа Итало Звево:

«Зачем вы продолжаете курить, ведь вам это вредно? — Я боюсь, что не умру». Тут нельзя не вспомнить о Серже Генсбуре, до самого конца курившем в свое удовольствие от двух до пяти пачек сигарет в день, невзирая на четыре инфаркта (пятый унесет его жизнь в 1991 году).

Зомби внутри нас

Бывают периоды, когда наша жизнь замирает, и кажется, что она напрочь лишена духовного начала, а мы похожи на зомби из фильмов ужасов — безмозглых бесстрастных кукол с мертвой душой и ненасытным аппетитом к свежей человеческой плоти. Эти чудовища, появившиеся в западной живописи еще в эпоху Возрождения и чье название родилось на Гаити, завораживают нас: они воплощают собой своего рода уродливое бессмертие, ведь они не могут ни жить, ни умереть, но лишь пожирать все, что движется и дышит. Кто такой зомби? В кино — это мертвый, не знающий, что он еще жив; в реальности — живой, не знающий, что он уже умер . Это существо не в состоянии разговаривать, оно умеет издавать лишь глухие стенания, бесконечное жалуясь на свою участь пруклятого создания. В этом существе — как показано в фильме Джорджа

Ромеро [16]— оцепенение смешивается с яростной жестокостью. Это душа, не находящая покоя, она может годами пребывать в прострации и внезапно пробуждаться, когда живые существа, люди или животные, приближаются к ней или издают шум. Вечно ненасытный зомби пожирает их — пожирает отвратительно, раздирая плоть изъеденными руками, перемазав безумное лицо внутренностями жертвы, точно живоглот и кровопийца. Это полуразложившееся создание никогда не находит упокоения, дарованного скелетам; его образ овеян своего рода зловещим романтизмом могильного тлена.

Эквивалентом зомби наших дней являются «неомертвые» неясного юридического статуса, законсервированные с целью дальнейшей трансплантации, — по закону они представляют собой трупы, теплые или холодные, но в них еще сохраняются отдельные жизненные функции [17]. Зомби страдает рассеянностью: перепутав даты, он приходит на землю раньше времени, своим возвращением пародируя воскресение, обещанное в конце света. Нужно убить его заново, если возможно — уничтожить его мозг, чтобы он упокоился с миром и оставил в покое других. Египетская Книга мертвых утверждает, что люди умирают дважды: первый раз — когда душа покидает тело, и второй — когда умирает последний помнящий вас человек. Люди с разной скоростью стираются из памяти тех, кому они дороги, и если одни быстро забывают вас, как бы отчаянно они ни горевали в день вашей кончины, другие продолжают о вас скорбеть. Мы не умираем ровно в день нашей смерти: это происходит либо раньше, либо позже, когда скорбь наших потомков ставит нас в один ряд со всеми ушедшими в небытие. Сколько артистов, певцов, актеров и политиков можно считать покинувшими этот мир еще при жизни — упоминание их имени вызывает у современников лишь жестокое: «Как, а я думал, он давно уже умер!» Когда Наполеон скончался 5 мая 1821 года, прошло около двух месяцев, прежде чем об этом стало известно в Англии и во Франции. Реакция на его смерть была сдержанной. «Это уже не событие, это просто новость», — заявил Талейран. Как это ужасно — пережить свою карьеру, свою репутацию, оставшись таким образом ни с чем; вот почему некоторые театральные актеры с восхитительным упрямством стремятся умереть на сцене — той самой, что кормила их и стала для них важнее, чем они сами.

Часто мы ведем себя, сами того не подозревая, как трупы, наделенные даром речи, внутри которых сломалась пружина, приводимые в движение неким простейшим механизмом. Сложная задача для каждого из нас в любом возрасте: уметь противостоять духовной пустоте, нравственной пустыне, все больше поглощающей нас, предотвратить преждевременное исчезновение себя как личности. Но самое страшное — это не когда ты бессмысленно коротаешь дни, а когда тебе так и не удается пережить чтото стуящее в плане любви и привязанности. Наступает момент, когда на нас теперешних начинает давить груз тех, кем мы были когда-то. Иногда этот груз становится слишком тяжелой ношей, и мы бы с удовольствием освободились от нее, как от ненужного багажа.

Престарелые юнцы и юные старики

Что представляет собой поколение «беби-бумеров»? Это поколение, которое провозгласило культ молодости, заявило об отказе подчиняться авторитетам и о конце отцовской власти и всякой иерархии. То самое поколение, что смело со своего пути все правила и табу во имя всесильного желания, будучи убежденным, что в наших страстях, даже самых шокирующих, нет ничего плохого и что без конца предаваться им — означает найти радость и счастье в жизни. Но это снисходительное поколение не захотело научить своих детей ничему, кроме отказа видеть в ком-то авторитет, воспринимаемый как произвол. Свою несостоятельность это поколение сделало догмой, свое безразличие назвало добродетелью, невзыскательность — вершиной либеральной педагогики. Верх одерживают отцы-приятели и матери-подружки, отрицающие существование малейшей разницы между ними и их детьми и не предлагающие отпрыскам ничего другого, кроме своего кредо вседозволенности: делай все, что тебе хочется. Вот почему эти «юные взрослые» (Эдгар Морен) не подготовили своих детей к задачам, которые их ожидают, и, полагая, что произвели на свет новое человечество, наплодили тревожных личностей, часто склонных к консерватизму. Отсюда вытекает характерная для их потомства потребность в порядке, строгая мораль, необходимость любой ценой иметь точку опоры: юные старики требуют от своих отцов и матерей — своего рода Питеров Пэнов, не желающих взрослеть, — чтобы они осознали наконец свой возраст и свои обязательства. Но постаревшие, полысевшие, с брюшком и в очках дети эпохи «беби-бума» — зачастую остепенившиеся и занимающие видное место в обществе — остаются пленниками юношеских иллюзий. До самой могилы это — престарелые сорванцы, а бок о бок с ними их озабоченные юные потомки преждевременно старятся, сознавая, что родители, отказываясь взрослеть, украли у них юность.