Вольфрам Айленбергер - Время магов великое десятилетие философии 1919–1929 (без фотографий)

Второй предпосылкой возникновения пассажей было начало использования металлических конструкций в строительстве. С позиций ампира эта техника должна была содействовать обновлению архитектуры в древнегреческом духе (282).

Так начинается первая заметка «Пассажей». И то, что Беньямин сразу же позволяет якобы произвольной цитате из якобы произвольной публикации (читай: путеводителя) расставлять важные философские вехи, ярко свидетельствует о технике коллажа, заложенной в основу произведения. В заметке отражается вся история метафизики, хотя автор цитируемого Беньямином парижского путеводителя ее совершенно не видит и очевидно не имеет ее сознательно в виду. Она говорит языком иллюстрированного журнала и, словно по волшебству, наделена какой-то зловещей послежизнью — точно так же, как в игре теней в пещере у Платона, в игре товаров в глубоких зеркальных проходах пассажей, «свет … падает сверху», от искусственных огней («газовых фонарей»). Словно монады у Лейбница, лишенные окон пассажи являют собой «весь мир в миниатюре». Как и у Канта (и, конечно, у Маркса), соединяет эти проходы через целые группы домов — пусть даже и не вполне настоящих, — лишь «спекулятивная» хватка их владельцев, «объединенных» исключительно ради этой иллюзорной цели.

Текстовая монада в текстовой монаде, смонтированная лишь затем, чтобы на один светлый миг сделать зримыми неисповедимые способы, какими само время переплетает вещи друг с другом. Беньяминово видение реальности. Писательства. Припоминания как знания.

САМОРАЗРУШИТЕЛЬНЫЙ ХАРАКТЕР

Весной 1929 года Беньямин — философ и публицист — находится на вершине своего творчества. Это, понятно, не означает, что его как реально существующего индивида в это время не одолевали самые разные, переплетенные друг с другом неурядицы прямо-таки метафизической глубины. Что беда случится и каким образом это произойдет, первым во всей ясности осознал, вероятно, Гершом Шолем, получивший в первых числах августа 1928 года от друга из Берлина следующее письмо:

Моя поездка в Палестину вкупе со строгим соблюдением предписанного Вашим иерусалимским превосходительством учебного плана — дело решенное. … Теперь деловые подробности. Во-первых, срок моего приезда. Пожалуй, он сдвинется к середине декабря. Связано это, во- первых, с тем, смогу ли я рассчитывать, что еще до отъезда из Европы закончу работу над «Пассажами». Во-вторых, сумею ли я осенью в Берлине повидать свою русскую подругу. Ни то, ни другое пока не решено (283).

Разумеется, осенью 1928-го работа над «Пассажами» не закончена. Как раз в это время она по-настоящему набирает обороты. К тому же, до марта 1929 года Беньямин не сделает ни малейших успехов в древнееврейском. Срок его отъезда в Палестину по-прежнему не определен. Главным образом — потому, что с сентября 1928 года в Берлине находилась Ася Лацис. Причем ее официально направили, точнее «откомандировали» в киноотдел советского торгового представительства. И даже снабдили спецмандатом — как члену группы «„Пролетарский театр“ … завязать контакты с Союзом пролетарских писателей» (284). Райх тоже в Германии — правда, профессионально он привязан к Мюнхену.

Когда Беньямин узнаёт о приезде Аси, ему уже известна еще одна радостная новость. Даже без второй рецензии (от Кассирера или иного лица высокого литературного ранга) д-р Магнес из Еврейского университета выделил для Беньямина средства на оплату полного годичного языкового курса, а также на покрытие расходов на дорогу и пребывание в Иерусалиме. Изначально эти деньги предполагалось выплачивать ежемесячными траншами в зависимости от успехов в усвоении учебной программы. Этот план поддерживал и Шолем. В конце концов, он не просто прекрасно знал Беньямина — он за него поручился. Однако, к большому удивлению и Беньямина и Шолема, в октябре 1928 года — Ася в городе ровно три недели — происходит вот что:

18 октября 1928

Дорогой Герхард, спешу с благодарностью подтвердить, что получил от д-ра Магнеса чек на 3 042 марки (70/100). Пожалуйста, передай ему от меня огромное спасибо. Позднее я поблагодарю его лично. Всё прочее через несколько дней.

С сердечным приветом, твой Вальтер (285).

Не консультируясь с Шолемом и даже не поставив его в известность, Магнес одним чеком перевел Беньямину разом всю сумму стипендии — для Беньямина хороший годовой заработок.

Уже через две недели Беньямин снял для себя и Лацис просторную квартиру на Дюссельдорферштрассе. Они не выдерживают вместе и двух месяцев. Ссорясь каждые три дня, они умудряются сохранять дружеские отношения и совместно наслаждаться жизнью. Оставив квартиру Лацис, Беньямин возвращается на Дельбрюкштрассе, к своей снова оказавшейся без работы жене, сыну и разбитой после инсульта параличом матери.

По крайней мере, теперь есть деньги.

Именно в это время Лацис устраивает Беньямину встречу с Брехтом. Беньямин же знакомит ее с берлинской духовной, а заодно и ночной жизнью. Он близко узнаёт деятельность профессиональной культурной революционерки, а сам вводит ее в свой — уже весьма влиятельный — интеллектуальный круг. Пискатор и Кракауэр, Клемперер и Лео Штраус, Брехт и Адорно. Они встречаются, разговаривают, дискутируют, намечают новые проекты. Все вместе — вскоре к ним присоединится и д-р Райх — они участвуют в сумбурной ночной жизни подлинной столицы 1920-х годов, Берлина.

ЗА СОСИСКАМИ

Каждый вечер там есть что пережить и чему удивиться. Так, небезызвестная Жозефина Бейкер устраивает весьма специфические представления.

После полуночи у Фольмёллера на Паризер-плац, чтобы увидеть Бейкер. У него снова странная компания, где никто друг друга не знал. … Женщины на всех стадиях обнаженности, имена у них непонятные, и никому не ведомо, «подруги» они, проститутки или дамы. …

Из граммофона непрерывно неслись старые шлягеры, Бейкер сидела на диване и, вместо того чтобы танцевать, ела сосиску за сосиской («hotdogs»), ждали княгиню Лихновскую, Макса Рейнхардта, Гардена, но они не появились. Так продолжалось до трех, когда я откланялся» (286). В конце октября 1928 года Эрвин Пискатор приглашает к себе на вечеринку:

Красивая, светлая квартира, обставлена Гропиусом, «строго», но симпатично, и люди в ней смотрятся хорошо. Общество довольно большое, человек сорок-пятьдесят, мужчины и женщины, которые и после полуночи всё прибывали; судя по всему, устроен вечер в честь русско-еврейского режиссера Грановского. … Познакомился с Брехтом (287).

Строки Беньямина? Нет. Но вполне бы могли принадлежать и ему. Это отрывки из дневника вездесущего Гарри — графа Кесслера. Он всегда был в гуще событий.

Всюду играет джаз, «Комедиан хармонистс» уже поют его и по-немецки. Как судить об этом музыкальном продукте, находящемся на полпути между «джунглями и небоскребами» (Кесслер), Беньямин, Визенгрунд и иже с ними в эти дни пока к единому мнению не пришли (288). Однако выказывают полное единодушие касательно русского кино — безусловно, это мерило всех вещей.