Дэвид Эдмондс - Убили бы вы толстяка? Задача о вагонетке: что такое хорошо и что такое плохо?

Намерение — одно из самых главных понятий в праве, и не только в уголовном (где нужно различать, к примеру, умышленное и непредумышленное убийство), но и во всех остальных его разделах: в налоговом праве, антидискриминационном, договорном и конституционном.

Без сомнения, войска убивали бунтовщиков, участвовавших в пульмановской забастовке. Сложнее достоверно определить то, каковым было их намерение. Действительно ли они намеревались убить? Как мы могли бы определить, было у них такое намерение или нет?

Существует анекдот из жизни Элизабет Энском, который пересказывали многие люди, знавшие, что почти наверняка он не соответствует действительности. Энском гостила в Монреале и вечером зашла в дорогой ресторан, где собиралась поужинать. «Извините, мадам, — сказал ей метрдотель, — женщинам здесь не позволяется носить брюки». «Дайте мне минутку», — сказала Энском. Она удалилась в туалет, а через пару минут вышла в том же самом одеянии, но без брюк.

Вряд ли метрдотель имел в виду именно это. В повседневных разговорах мы обычно легко понимаем, что имелось в виду под «намерением» или «имением в виду». «Элизабет Энском пошла в магазин, намереваясь купить пинту молока», — такое предложение обычно не вызывает вопроса «что вы имеете в виду под "намереваясь"». Это кажется очевидным. Вопрос: почему Энском пошла в магазин? Ответ: чтобы купить молока. На самом же деле, намерение — это понятие, окруженное нагромождением сложностей и тонкостей, которые Энском попыталась проанализировать в своей ключевой для этой темы работе «Намерение» [86] Anscombe G. E. M. Intention. Oxford: Blackwell, 1957. . Намерение — не то же самое, что причина. Если кто-то спрашивает «почему вы прыгнули под трамвай?», можно ответить: «я не прыгнул, меня толкнули». Как указывала Энском, если поступок является намеренным, имеет смысл не только спросить «почему», но и ожидать ответ, в котором бы объяснялось значение данного действия для человека, который его совершил.

Один из мотивов, по которым она решила потратить столько интеллектуальных сил на анализ этого понятия, заключался в том, что ей нужно было разобраться с тем, как оно используется в учении о двойном последствии, а также во всех вариантах применения последнего — в спорах об атомной бомбе, об абортах или использовании контрацептивов. Например, она считала, что намерение оправдывает различение полового акта с контрацептивами от полового акта, совершаемого в соответствии с календарным методом. Как она доказывала, первый, но не второй, замышляется в качестве не производящего потомства, а потому является аморальным. Любой половой акт, который никогда не мог бы привести к потомству, например гомосексуальный, следует, соответственно, осудить. «Если дозволен половой акт с контрацепцией, тогда как в таком случае можно было бы порицать взаимную мастурбацию, сношение in vase indebito , содомию или мужеложество?» [87] Anscombe G. E. M. Contraception and Chastity. London: Catholic Truth Society, 2003. P. 32. .

Энском тщательно проанализировала то, как мы используем понятие о намерении в языке: например, в качестве наречия («человек толкает намеренно»), существительного («человек толкает толстяка с намерением сбросить его с моста») и глагола («человек намеревается толкнуть толстяка»). Большая часть сложностей, обнаруженных Энском, не должна нас волновать, однако она первой указала на то, что определенное действие может быть намеренным в одном описании, но не намеренным в другом. Действие того, кто сталкивает толстяка с моста, может быть намеренным в описании «толкать толстяка», но не намеренным в описании «потянуть свои трицепсы». Конечно, тот, кто толкает толстяка, растягивает свои трицепсы, однако было бы странно, если бы мы сказали, что он намеревался сделать это. Если бы вы попросили дать объяснение его поступка, он вряд ли ответил бы «Я сделал это, чтобы потянуть трицепсы».

Так намеревались ли солдаты убивать пульмановских бунтовщиков? Ни один солдат не был призван к ответу за это. Тон отчета комиссии был не слишком любезным по отношению к жертвам. Толпы, которые захватывали железнодорожные составы и пути, как утверждается в отчете, «состояли в основном из хулиганов, женщин, низшего класса иностранцев, а также представителей криминальных классов» [88] United States Strike Commission. Report on the Chicago strike of June-July, 1894. Washington, DC: United States Government Printing Office, 1895. P. xlvi. URL: http://archive.org/ stream/reportonchicagooowriggoog#page/n6/mode/2up. . Люди, которые выступали свидетелями перед комиссией, заявляли, что войска намеревались «защитить собственность» или «защитить закон». Несомненно, именно так отдельные солдаты и ответили бы, если бы их спросили, почему они применили оружие: «Я хотел навести порядок», «Я намеревался остановить мятеж», «Я хотел предупредить вмешательство в торговлю между штатами». Но разве можно стрелять в толпу и не иметь намерения убить? Может, они намеревались просто ранить? Было ли убийство предвиденным, но не намеренным?

Здесь скрывается серьезная проблема, которую внучка Кливленда Филиппа Фут поднимает в своей исходной статье. Она называет ее проблемой «близости» и ссылается на случай в пещере. Вспомним, что в пещере поднимается вода, а толстяк блокирует вам выход, причем у вас есть динамитная шашка, которой можно было бы расчистить путь для вас и остальных людей, но это очевидно лишит толстяка жизни. Предположим, что вы использовали динамит, а потом на суде заявляете, что у вас не было намерения убить толстяка, вы просто хотели разорвать его на тысячу кусочков. По словам Фут, это было бы «смешно» [89] Foot P. Virtues and Vices. Oxford: Clarendon. 2002. P. 21. См. также: Bennett J. The Act Itself. Oxford: Clarendon Press, 1995. P. 210–211. Беннетт изображает пилота бомбардировщика, который во время войны выполняет особую задачу — необходимо запугать гражданское население неприятеля, а потому во время налета он метит в группы гражданских. Однако он утверждает, что такой пилот не намерен убивать их, он лишь намеревается сделать так, чтобы они выглядели мертвыми год или два, пока война не закончится! . Подрыв толстяка, в результате которого он разлетелся на тысячу клочков, и его убийство — это одно и то же, так что было бы смешно проводить различие между ними. Однако затем нам требуется подтверждение со стороны тех, кто был «вблизи», чтобы гарантировать то, что такие извинения будут действительно высмеяны на суде, и выясняется, что предоставить такое подтверждение чрезвычайно трудно. В конце концов, если бы на месте действия оказались талантливые хирурги и заявили, что они могут каким-то образом сшить толстяка обратно, вы были бы только рады. Поэтому в таком странном смысле должно быть верным то, что вы на самом деле не хотите, чтобы толстяк умер.