Роджер Скрутон - Дураки, мошенники и поджигатели. Мыслители новых левых [litres]

Общее право – это только один пример прочной традиции, которая живет в себе независимо от того, существует ли она для себя . Среди других примеров: католическая месса; диатоническая тональность в музыке; симфонический и духовой оркестры; движение Па-де-Баск в бальных танцах; костюм двойка и галстук [18] См.: [Hollander, 1994; Холландер, 2018]. ; парламентские должности; корона; нож и вилка; беарнский соус; приветствия, такие как «Грюс гот!» и «Сабах ан-нур!»; молитва перед едой, манеры; кодекс чести в мирное и военное время. Какие-то из этих традиций тривиальны. Другие имеют фундаментальное значение для сообщества, в котором возникли. И все традиции динамичны, трансформируются со временем под влиянием изменяющихся обстоятельств жизни людей, которые их придерживаются. Таким образом, традиции объединяют членов сообщества перед лицом внутренней и внешней угрозы. Изучите эти явления. Обратите внимание на то, сколь многие из них отсутствуют или принижаются в работах левых историков. И вы начнете задаваться вопросом: действительно ли марксизм внес существенный вклад в наше понимание исторического развития?

Прежде чем закончить с работами Хобсбаума, стоит остановиться на его оценке Октябрьской революции [Hobsbawm, 1994, p. 54–84; Хобсбаум, 2004, с. 66–96]. Хобсбаум подробно не описывает политические решения Ленина, вместо этого делая обобщения на марксистском новоязе. Так, он утверждает, что Ленин действовал от имени «масс» в условиях беспощадного противодействия со стороны «буржуазии»: «Вопреки мифологии холодной войны, представлявшей Ленина организатором переворотов, единственным подлинным преимуществом, которым обладали большевики, была способность понимать то, чего хотят массы» [Hobsbawm, 1994, p. 61; Хобсбаум, 2004, с. 73] и «если революционная партия не захватила власть, когда текущий момент и массы призывали ее, чем она тогда отличается от нереволюционной партии?» [Hobsbawm, 1994, p. 63; Хобсбаум, 2004, с. 74]. Хобсбаум оставляет в стороне вопрос о том, кем были эти «массы» и действительно ли они призывали к насилию, которое партия готова была навязать им. Он с одобрением цитирует зловещие слова Ленина: «Как можно представить себе победу социализма иначе, как полным крахом этих слоев, иначе, как полной гибелью буржуазии и русской и европейской?» [19] Ленин В.И. 1974. Полное собрание сочинений. Т. 35. Октябрь 1917 – март 1918. М.: Политиздат. С. 267. – Примеч. пер. . И не объясняя, в чем же состоял этот «полный крах», Хобсбаум опускает все возражения против методов Ленина, как будто их никто никогда не оспаривал:

Кто в состоянии учесть возможные отдаленные последствия для революции решений, которые должны приниматься немедленно , иначе – конец и никаких отдаленных последствий уже не будет? Один за другим все необходимые шаги были сделаны [Ibid., p. 64;Там же, с. 76].

Что бы ни делали большевики, это достигалось «безжалостной в осуществлении благородных целей армией освобождения» [Hobsbawm, 1994, p. 72; Хобсбаум, 2004, с. 84]. На этих основаниях Хобсбаум был способен пройти мимо всего того, что Ленин действительно сделал на пути к «полному краху» буржуазии.

И какие же странные формы принимало это «освобождение»! Поскольку марксистские историки не снисходят до таких аспектов жизни общества, как закон и судебный процесс, Хобсбаум не видит необходимости упоминать Декрет СНК от 22 ноября 1917 г., который упразднил суды и адвокатуру, так что люди остались без единственной защиты, которую они когда-либо имели от запугивания и незаконного ареста. В конце концов только буржуазия, которая в любом случае была на пути к «полному краху», захотела бы иметь суды. Разумеется, не упоминается создание Лениным ВЧК, предтечи КГБ, и то, как он наделил ее полномочиями использовать все методы террора, чтобы доносить волю «масс» до простых людей. Не говорится также и о голоде 1921 г., первом из трех рукотворных случаев голода в ранней советской истории, необходимом Ленину для того, чтобы навязать волю «масс» тем непокорным украинским крестьянам, которые не соглашались быть «массами». Читая соответствующие страницы «Эпохи крайностей», я был удивлен, как книга не вызвала такого же скандала, что и обеление Холокоста Дэвидом Ирвингом. Но в очередной раз я убедился в том, что преступления, совершенные левыми, – это на самом деле не преступления, и что те, кто их оправдывает или замалчивает, всегда делают это из лучших побуждений.

Так мы подходим к Э.П. Томпсону. Если теперь Томпсон и важен для нас, то только потому, что он остро осознавал проблемы, связанные с марксистской теорией класса и извилистостью тех путей, в которых заплутали «в себе» и «для себя». Для Томпсона имеет значение именно класс « для себя ». Согласно традиционной марксистской теории, в которой класс определяется положением в производственных отношениях и экономической функцией, объединяющей всех тех, кто ее выполняет, английский рабочий класс должен был существовать уже со времен первого капиталистического производства в средневековой Англии [20] Иными словами, со Средних веков (см.: [MacFarlane, 1987, 1978]). . Напротив, Томпсон утверждает: ничего такого, что можно было бы продуктивно сравнивать с «рабочим классом» XIX в., в это время не существовало. В другом месте он подвергает критике тех марксистских историков, которые, доверяясь схематичной истории «Манифеста Коммунистической партии», пытаются убедить нас в том, что экономика Франции до Великой французской буржуазной революции была «феодальной». Все эти идеи, по мнению Томпсона, демонстрируют фиксацию на простых категориях ценой рассмотрения исторических явлений во всей их сложности.

Трудно с этим не согласиться. И тем не менее Томпсон не разуверился в том, что марксистская теория классовой борьбы проливает свет на устройство общества и что в модифицированной форме ее можно применить к истории Англии. В «Становлении английского рабочего класса» он утверждает, что неадекватна никакая простая, материалистическая идея класса: «Класс характеризуется людьми, поскольку они проживают свою собственную историю. В конечном итоге это единственное возможное определение» [Thompson, 1968, p. 11]. Другими словами, класс «в себе» возникает вместе с классом «для себя», и старая марксистская идея о том, что класс предшествует классовому сознанию, лишена силы. Но как иначе придать смысл идее, что классы всегда вовлечены в «борьбу»? Роберто Михельс выразился по этому поводу лаконично: «Определяющим фактором классовой борьбы в ходе истории было не просто существование угнетающих условий, а осознание своего положения угнетенными » [Michels, 1915, p. 248]. Возникает вопрос, ключевой для новых левых вообще: могут ли на самом деле быть угнетенными люди, которые не считают себя угнетенными?