Роджер Скрутон - Дураки, мошенники и поджигатели. Мыслители новых левых [litres]

Английский рабочий класс, как утверждает Томпсон, появился в результате воздействия многих факторов: не только экономических условий промышленного производства, но и протестантизма вне Англиканской церкви, на языке которого люди могли выразить новые формы лояльности, движения за парламентскую и избирательную реформы, общественных объединений в промышленных городах и тысячи других составляющих. Все это помогло выработать идентичность и решимость, которые позволили промышленным рабочим формулировать свои потребности и претензии. Такое представление о классе как о результате взаимодействия между «материальными» обстоятельствами и их осознанием, несомненно, более убедительно, чем принятое Хобсбаумом. В изложении Томпсона картина рабочего класса не вызывает никаких возражений: это совокупность людей, которые среди прочего работают по найму, обеспечивая себе пропитание, но включены в систему устоявшихся социальных обычаев, политических институтов, верований и моральных ценностей. Все это связывает представителей пролетариата с национальной традицией, которую они разделяют с согражданами.

С таким представлением трудно продвинуться в марксистском анализе общества, согласно которому пролетариат возникает в качестве новой международной силы, не имеющей привязки к местности и национальной идентичности и какого-либо интереса в сохранении установившегося политического порядка. «Ревизионистская» интерпретация английской истории, данная Томпсоном, показывает, насколько наши политические традиции смогли приспособиться к изменившимся обстоятельствам. И в какой мере они были способны дать институциональное выражение недовольству, которое таким образом удалось сгладить и преодолеть. Рабочий класс, сформированный протестантскими ценностями, стремящийся к представительству в парламенте, сознательно ассоциирующий себя с парламентариями XVII в. и трудами Баньяна, вряд ли можно назвать стороной марксистской классовой борьбы, заклятым врагом установленного порядка и всех институтов, которые обеспечивают легитимность властям предержащим. Но Томпсон настаивает: рабочему классу в его интерпретации уготована та же историческая роль, что и в левом мифе. Он пишет: «Такие люди сталкивались с утилитаризмом в своей повседневной жизни и пытались отбросить его, но не слепо, а с умом и моральной страстью. Они сражались не с машиной государства, а с отношениями эксплуатации и угнетения, присущими промышленному капитализму» [Thompson, 1968, p. 915].

Люди, о которых идет речь, были членами «английского рабочего класса», как описывает его Томпсон. Но обратите внимание на особую неопределенность этого (итогового) наблюдения. Автор отказался от конкретной реальности в пользу марксистского новояза. С чем сражались рабочие? Просто с «-измом» – утилитаризмом? Но как можно бороться с философской доктриной? И каким оружием, доступным пролетариату? Или рабочие боролись с эксплуатацией? И если да, то как в этом случае определяется понятие «эксплуатация»? Действительно ли рабочие считают, что отношения угнетения «присущи» промышленному капитализму? Что стоит за словами «промышленный» и «капитализм»? Будет ли, например, «промышленный коммунизм» столь же плох?

Томпсон не дает четкого ответа на такие вопросы. Предположение о том, что пролетариат сплотило противостояние капитализму, притянуто за уши. Разумеется, рабочие негативно относились к фабрикам и к условиям труда на них. Но частная собственность на заводы – все, что «капитализм» означает в этом контексте, – несомненно, несильно их волновала. Глубокую озабоченность у рабочих вызывали условия, в которых они были вынуждены работать, чтобы получить заработную плату. Они были бы точно так же обеспокоены, если бы фабрики принадлежали государству, кооперативам или кому-нибудь еще, кто утверждал бы, что у него связаны руки. На самом деле они хотели более выгодной сделки . Постепенно рабочие пришли к пониманию того, что смогут ее получить, только усилив свою переговорную позицию. Ответ состоит не в государственной собственности на промышленные предприятия, а в объединении рабочих в профсоюзы. Как стало ясно впоследствии, профсоюзы продвигают интересы своих членов только там, где заработная плата является рыночной ценой труда. Другими словами, только в свободной («капиталистической») экономике.

Этот момент возвращает нас к Хобсбауму и марксистской теории класса. В завершение анализа Томпсон описывает английский рабочий класс как коллективного субъекта, который делает что-то, выступает против чего-то, с чем-то борется и может в этом преуспеть или потерпеть неудачу. В другом месте (в статье «Особенности английского языка» из сборника «Нищета теории» [Thompson, 1978 b ]) Томпсон выражает здоровый скептицизм по поводу этого антропоморфного ви дения исторических процессов, прочно обосновавшегося в марксистских теориях «классовой борьбы». Но прибегать к нему как к «метафоре», как характеризует его Томпсон, – по-прежнему означает навязывать то, что может оказаться неправдой. В истории определенно присутствуют коллективные субъекты, которые действуют как «мы» и обладают общностью целей. Важный консервативный тезис состоит в том, что классов среди них нет.

Что же тогда объединяет людей в «мы»? Что позволяет им собрать свои силы воедино, ощущая общность судеб и интересов? Как ясно показывает Томпсон, наибольшее значение имеют именно те черты, которые не являются частью «материальных» условий: язык, религия, обычай, ассоциация и традиции политического порядка, – словом, все те силы, которые объединяют конкурирующих индивидов на основе разделяемой национальной идентичности. Определять рабочий класс как актора, пусть даже «метафорического», – значит игнорировать истинную роль национального самосознания как подлинного проводника перемен.

Сентиментализация пролетариата была неотъемлемой частью лейбористской историографии, и Томпсон не мог противиться этой тенденции. Он считал себя принадлежащим великому делу освобождения, которое связало бы его с рабочими узами признательности. Эта цель, сблизившая его с Коммунистической партией, впоследствии потребовала от него противостояния махинациям международного капитализма. И это произошло уже после того, как Томпсон признал, что Советский Союз не является естественным союзником для тех, кто стремится стать другом рабочего класса. В «Нищете теории» [21] Имеется в виду «Открытое письмо Лешеку Колаковскому» из одноименного сборника. – Примеч. пер. он писал:

[Маркс], как представляется, говорит не об ангелах, а о людях, которые в контексте определенных институтов и культуры могут объяснять происходящее с помощью понятия «наш», а не «мой» или «их». В 1947 г., в период эйфории, последовавшей за революционным переходом, я стал свидетелем именно такой смены установок. Молодые югославские крестьяне, студенты и рабочие, с боевым рвением прокладывавшие железную дорогу, несомненно, отличались наличием положительного представления о нашем . Хотя это «наше» – и это, возможно, пошло на пользу Югославии – было отчасти « нашим » социалистического сознания, а отчасти « нашим » нации [Thompson, 1978 a , p. 370].