Роджер Скрутон - Дураки, мошенники и поджигатели. Мыслители новых левых [litres]

Таким образом, Томпсон незаметно протаскивает в свою теорию наше применительно к социалистическому сознанию. Но единственный реальный факт состоит в том, что люди работали вместе, как и во время освобождения от оккупации, а интерпретация говорит об эмоциональных потребностях Томпсона.

Легко согласиться с тем, что «в контексте определенных институтов и культур» люди оперируют понятием «наш», а не «мой» или «их». Признание этой истины объединяет консерваторов и националистов в противостоянии идее «социалистического сознания», которому тогда учили югославов. Ибо, как мы теперь знаем, югославов одурачили. Всем процессом реконструкции управлял маршал Тито, хорват, который пришел к власти благодаря поддержке Сталина. Ее ценой стала гибель патриотов, о которой Тито позаботился, получив пароли и явки от Филби и Бланта из Форин-офиса.

Страна, объединенная Тито, так и не создала «нашего» ни в отношении социалистического сознания, если таковое вообще бывает, ни применительно к нации. Когда подлинное «наше» сербов, хорватов, словенцев и черногорцев наконец заявило о себе, возникло противостояние между всеми этими вариантами «нашего». И оно было сопряжено со страстным отказом от того чудовищного порядка, который навязали этим народам Сталин и Тито. Ссылка на «наше» в контексте социалистического сознания – не что иное, как сентиментализация, наподобие героя-рабочего, сурово вглядывающегося в будущее с мрачного плаката на стене. Сомневаюсь, что в послевоенном поколении этих народов найдется хоть кто-то, кто, услышав такую фразу, сможет сдержать горькую усмешку.

Это не значит, что историография Томпсона сводится к простой пропаганде. Отнюдь нет. Как и у Хобсбаума, у него были прекрасный аналитический ум, заточенный под эмпирические факты, и способность мастерски увязывать их между собой. Он красноречиво и решительно заявлял об обязанности любого историка отказаться от своих опрятных теорий, если они противоречат доказательствам. Томпсон горячо осуждал растущее шарлатанство новых левых, принявшее наиболее гротескные формы у Альтюссера (см. гл. 6 настоящей книги). Отчасти из-за этого Перри Андерсон выжил его из New Left Review , выбросив туда, где, по слухам, простым «эмпирикам» приходилось выживать за счет скудных клочков информации, лишенных преимуществ тех «великих теорий», которые в тот момент господствовали. Каждый читатель «Нищеты теории» должен быть благодарен левому мыслителю, настроенному на рассуждения в рамках здравого смысла и интеллектуальной честности.

Тем не менее упрощающий все самообман часто проявляется в остальных статьях одноименного сборника. Этот самообман нигде так не очевиден, как в причитаниях по рабочим, раскрывшим подлинный источник объединявших их «институциональных и культурных» уз:

Действия докеров, грозивших прекратить обслуживание всех кораблей, которые не были украшены в честь снятия осады Мафекинга, в доках Виктории и Альберта, уже можно рассматривать как предвестие будущих сокрушительных поражений. А ведь при поддержке тех самых докеров Том Манн рассчитывал основать пролетарский интернационализм [Thompson, 1978 b , p. 277].

Иначе говоря, рабочие должны были выразить свою истинную сущность в стремлении к установлению «пролетарского интернационализма». Но их увлекла буржуазная идеология в форме старомодного патриотизма. Интересно, излечились бы они под напором нашего ?

Самообман Томпсона проявляется также в открытом письме Л. Колаковскому, где ветеран-коммунист, который верил и смотрел на вещи сквозь призму марксистской идеологии в той форме, в которой она утвердилась в Восточной Европе, получает выговор за «отступничество»:

Я испытываю чувства даже более личного характера. Когда я читаю ваши статьи в Encounter , меня не покидает ощущение личной обиды и предательства. Пусть мои чувства вас не заботят: вы должны делать то, что считаете правильным. Но они объясняют, почему я пишу не статью или полемическое сочинение, а это открытое письмо [Thompson, 1978 a , p. 308].

Только тот, кто делал слишком большие ставки, кто отождествлял себя с доктриной без достаточных оснований верить в нее, мог принять такой уязвленный тон. В этом письме и в более поздних статьях о разоружении [22] См.: [Thompson, 1982, 1985]. мы наблюдаем потребность , которая движет Томпсоном: потребность верить в социализм как в философию пролетариата и в сам пролетариат как в невинного страдальца и в то же время героического субъекта современной истории.

Эта потребность в вере принимала удивительные формы. Пожалуй, ничто так не примечательно, как отказ от признания факта, перед которым ставят нас авторы вроде Колаковского. А именно что по своей природе коммунистическая тирания происходит из точно такой же демонстративной сентиментализации рабочих, упрощенческой критики «капитализма» и всего того, что из нее вытекает, какими пронизаны труды Томпсона. Последний верил в силу идей. Но он отказался признать последствия тех из них, которые были ему наиболее дороги.

Некритическое отношение Томпсона к собственным проповедям было характерно для его подхода к марксизму в целом. Ибо в конечном счете марксизм счел возможным изобретать прошлое. Люди в марксистской истории предстают только как «силы», «классы» и «-измы». Правовые, моральные и духовные институты занимают совсем незначительное место или всплывают в обсуждении только тогда, когда их легко можно представить в виде говорящих через них абстракций. Мертвые категории, наложенные на живую историю, сводят все к формулам и стереотипам. В описании Томпсона на историю наложена сеть его эмоций.

Марксистская маргинализация институтов, права и морали выходила за рамки деятельности британских новых левых историков. Французские историки школы «Анналов», которые предпочли социальную статистику «большим нарративам», теория господства Фуко, описание Грамши революционной практики и критика Франкфуртской школой инструментализации социального мира – следствием всего этого стало принижение значения институтов, роль которых отныне стали играть фиктивные механизмы. В единственной стране новые левые мыслители видели основным предметом политики функционирование и реформу права – это Соединенные Штаты Америки. Благодаря американской Конституции и давней традиции критического мышления, вдохновленного ею, в США левые теории чаще всего принимали форму правовых и конституционных аргументов, перемежавшихся с размышлениями о справедливости и любезно освобожденными от классового ресентимента, столь явно звучавшего в работах европейских левых. Поэтому, несмотря на то что американские левые выступают за неуклонно растущую роль государства в жизни простых людей, их называют не социалистами, а либералами, как будто они обещают скорее свободу, а не равенство. В следующей главе мы рассмотрим, что не так давно из этого вышло.