Роджер Скрутон - Дураки, мошенники и поджигатели. Мыслители новых левых [litres]

Поэтому в этих лекциях опровергается миф, цветущий пышным цветом в «экономическом» дискурсе Гэлбрейта, – миф о корпорации как зловещем, постоянно расширяющемся, неконтролируемом монстре, чьи обезличенные цели управляют нашей жизнью и определяют степень удовлетворенности. Он признает реальное различие между корпорацией в капиталистической экономике и «коллективом» при советской системе. В первом случае это настоящий субъект права, а во втором – фикция, служащая для угнетения [Galbraith, 1964, p. 95]. Коммунистический коллектив: фабрика, совхоз, профсоюз или партийная ячейка – был огражден от реальных последствий своих действий. Он пользовался обширным и негласным иммунитетом против механизмов правовой защиты и не мог быть призван к ответу никем из рядовых участников.

Все это касается одного из достижений европейской цивилизации, равно как и римского права, к которому она восходит корнями. Власти в западном конституционном государстве везде, где это возможно, определяются как юридические лица. А значит, они подчиняются принципу верховенства права. Частной корпорации может быть предъявлено обвинение. Соответственно, она может прий-ти к краху, если ее действия продиктованы пренебрежением к остальным членам общества. По этой причине Гэлбрейт справедливо призывал нас защитить ее [Ibid, p. 98]. Безличность коммунистических институтов освобождала их от ответственности. В результате ничто не могло контролировать или ограничивать их, кроме принуждения, а последнее должно было применяться к ним извне . В этом вся суть холодной войны: правительство, имеющее лицо, столкнувшись с экспансионистской, но полностью обезличенной властью, могло защитить себя не путем переговоров и дипломатии, а только с помощью стратегии сдерживания.

Гэлбрейт оправдывал себя необходимостью критики бизнес-сообщества. Как он сказал однажды, «притеснение живущих в достатке равнозначно созданию комфорта и благополучия для притесняемых» [Galbraith, 1952, p. 52]. Но кому действительно комфортно в современном американском истеблишменте: бизнесмену или его академическому критику? Производящему ядру системы или паразиту, который кормится его трудом?

Нет такого критика американского общества, в отношении которого данный вопрос был бы более уместным, чем Рональд Дворкин. Он родился в Массачусетсе в 1931 г. До начала академической карьеры в 1962 г. был практикующим юристом. В 1968 г. Дворкин занял кафедру профессора юриспруденции им. У.Н. Хохфельда в Йельском университете. В 1969 г. он переехал в Оксфорд также в качестве профессора юриспруденции и с 1976 г. до самой смерти в 2012 г. совмещал эту должность с профессурой в Нью-Йоркском университете. Как и Гэлбрейт, он десятками получал почетные докторские степени и престижные награды, какие левый истеблишмент обычно жалует своим членам. Благодаря полемическим статьям в New York Review of Books Дворкин оказывал серьезное влияние на понимание американского правового наследия общественностью, а значит, и на направление политики США.

Дворкин не был, как Гэлбрейт, остроумным сатириком. Он не насмехался над реальными или воображаемыми консервативными противниками, а вместо этого окунал их в непрерывный поток презрения. Он дорожил образом плодовитого автора разгромной критики консервативного правового наследия, которое не имеет собственных интеллектуальных аргументов. Однако в своей лучшей работе, датируемой первыми годами академической деятельности, он тяготеет к выводам, противоположным тем, которые хотел бы получить. В ней Дворкин представляет теорию судебного процесса, которая, вовсе не опровергая допущения консервативного правоведения, предлагает новый способ их обоснования.

От Бентама и Остина до Кельзена и Харта в академической юриспруденции доминирует в той или иной форме «правовой позитивизм» [26] См.: [Bentham, 1789; Бентам, 1998; Kelsen, 1945; Hart, 1961; Харт, 2007]. . Его основные принципы, согласно Дворкину, следующие: во-первых, закон отличается от социальных норм его соответствием некой «главной норме». Такой, например, что право есть то, что постановила королева в парламенте. Во-вторых, все трудности и неопределенности в законодательстве разрешаются «судейским усмотрением», а не путем поиска подлинных ответов на автономные правовые вопросы. Наконец, юридическое обязательство существует тогда и только тогда, когда его налагает установленная правовая норма.

Взятые вместе эти три принципа определяют понимание права как системы директив, которые не отвечают никаким внутренним требованиям, кроме взаимной согласованности. Они издаются верховной, суверенной властью с целью регулирования общественного поведения. В судебном разбирательстве устанавливаются, во-первых, закон, во-вторых, факты и, в-третьих, то, как первый применяется ко вторым. Такое понимание ошибочно, утверждает Дворкин, как и все три принципа, из которых оно вытекает. «Главная норма» не является ни необходимым, ни достаточным условием для системы права. Ее наличие необязательно, поскольку закон может возникать, как это имеет место в случае с системой общего права, исключительно из судебных решений, основанных прежде всего на учете судебных прецедентов и их «силы притяжения». Не является «главная норма» и достаточным основанием, потому что высший законодательный орган может принимать законы только в том случае, если есть суды для их применения, а судьи должны использовать «принципы», которые не могут быть выведены из «главной нормы».

Принципы, как утверждает Дворкин, менее изменчивы, чем нормы, и играют более существенную роль в правовой системе. Без них судебное решение было бы либо невозможным, либо полным нежелательных пробелов. Существование этих принципов подтверждается «сложными делами», в которых судья должен определять права и обязанности сторон, не имея какого-либо закона, который явно бы их устанавливал. Разбирательство по такому делу предполагает не судейское «усмотрение», а попытку определить реальные и независимо существующие права и обязанности сторон. Так по крайней мере должны думать судьи, если ожидать от них осуществления правосудия. Им не следует представлять себя в роли изобретателей тех прав и обязанностей, которые они определяют. Не должны они и воображать, что осуществляют какое-то «усмотрение», которого им на самом деле и не требуется для нормального выполнения своих служебных обязанностей. Они должны апеллировать к принципам, которые имеют иной авторитет, нежели нормы, установленные законодательной властью. Эти принципы (например, что никто не вправе извлекать преимущество из своего незаконного или недобросовестного поведения) являются постоянными элементами процесса судопроизводства, реализуемыми при применении закона даже в базовых и беспроблемных случаях.