Роджер Скрутон - Дураки, мошенники и поджигатели. Мыслители новых левых [litres]

Мартин Джей утверждал от имени новых левых, что категория тотальности является исключительно марксистской [Jay, 1984]. Если понимать это высказывание буквально, то, конечно же, оно ложно. Следует, скорее, прислушаться к Веберу, который определяет понятие «пророческого откровения» через способность представлять мир в виде упорядоченной тотальности. Он также усматривает функцию жреца в посредничестве между этой тотальной концепцией и неупорядоченной фрагментарностью естественного мира [Weber, 1968 b , vol. 2, p. 451; Вебер, 2017, с. 124]. Категория тотальности сближает марксизм не только с традиционной религией, но и с его заклятым врагом и кровным братом, фашизмом. Ведь эту политическую позицию Джентиле отстаивал как «тотальную концепцию жизни» [Gentile, 1925, p. 39].

С другой стороны, Мартин Джей затронул одну важную истину. Неомарксизм определяется не категорией тотальности, а ритуальным абсурдом. Им окружено это понятие и завуалированы его литургические бастионы. Риторика тотальности скрывает пустое место в сердце системы, где должен быть Бог. Для Сартра тотальность не является ни состоянием, ни понятием, а выступает действием . Ее нет в природе вещей, но она привносится в нее «тотализирующей», неистовой страстью интеллектуала. Тотализация понимается в экзистенциалистских терминах как трансцендентальное действие самости. Но еще это и тот чудесный момент, когда трещина в действительности закрывается и мир исцеляется. Это мистическое воссоединение, подобное воссоединению копья и Грааля, объединяет томящиеся половинки страждущей Вселенной. Когда интеллектуал дотягивается до простертых к нему рук пролетариев, злые чары буржуазного порядка развеиваются и мир становится целым.

Сартр утверждает, что отвергает марксизм за неполное и механистическое понимание состояния человека. Тем не менее он выражает понятие «тотальной» вовлеченности в марксистских терминах. Для него социальный мир по-прежнему разделен на буржуазию и пролетариат. Общество все еще зависит от «производственных отношений». Следовательно, при капитализме «прибавочная стоимость» по-прежнему извлекается из отчужденного труда пролетариата при помощи буржуазной «эксплуатации». И это ведет к постоянно усиливающейся «борьбе» между классами. Сартр неоднократно и некритически приобщает эти марксистские понятия к теориям Маркса. Его отказ от категории «диалектического разума», введенной в марксизм Плехановым и Энгельсом, не имеет никаких интеллектуальных оснований. Всякий раз, когда проза Сартра переходит от рабского подчинения к потенциальной критике, она тут же скатывается в абракадабру. «Тотализатор» оттачивает свою «тотализацию», снова тотализируя детотализированные тотальности. И наконец, появляется там, где мы могли бы его ожидать, упорно отстаивающим «тоталитарный праксис » [Sartre, 1976, p. 317].

Чтение «Критики диалектического разума» – тяжелый опыт. В это тоталитарное подземелье почти не просачиваются лучи света. Несколько глотков воздуха остается там, где еще дышит дух раннего Сартра, щедро отдающий себя в лирических, но беспочвенных выдохах. Силой жаргона философ отвлекает внимание читателя от всего, что по-настоящему сомнительно в марксистских представлениях и создает ложный конфликт в мире грез. Реальные положения марксизма нигде не разбираются. Разделение общества на «пролетариат» и «буржуазию» никогда не ставится под вопрос, миф о «классовой борьбе» не рассматривается, а теория «эксплуатации» не призывается к ответу. Даже мертвый язык марксистской экономики выполняет свои таинственные функции, оставаясь полностью не подверженным критическому наблюдению. Не искупают скрытое принятие марксистской догмы и феноменологические образы:

Мошенничество капиталистической эксплуатации основано на контракте. И хотя этот контракт обязательно превращает труд или праксис в инертный товар, он формально является отношениями, основанными на взаимности: это свободный обмен между двумя людьми, которые признают друг друга в своей свободе ; просто один из них делает вид, что не замечает, что Другой принужден рамками своих потребностей продавать себя как материальный объект [Sartre, 1976, p. 110].

Конечно, мы всегда относимся друг к другу, как к материальным объектам. Если Бытие и ничто является руководством по человеческому состоянию, то никакой переход к «социалистическим производственным отношениям» не может преодолеть тех препятствий, которые налагают сами наши тела. В любом случае, разве мы еще не устали от этого тавтологичного осуждения свободной экономики, которое определяет, что может быть куплено как вещь , а затем говорит, что человек, который продает свой труд, становится вещью и перестает быть личностью? Так или иначе следует признать, что из всех лживых способов защиты рабства этот, безусловно, самый пагубный. Ведь что такое неоплаченный труд, как не рабство? Нужно признать: на плечах того, кто осуждает рынок труда в пользу некой интеллектуальной альтернативы, лежит невероятное бремя доказательства. Потому что кто контролирует эту новую ситуацию и как? Что извлечет труд из личности, которая в противном случае его не отдаст? Как человек смирится с отсутствием частного вознаграждения? На такие вопросы нельзя ответить с точки зрения «царства целей». Ибо они возникают в эмпирических условиях человеческой природы и не приемлют «трансцендентальных» ответов.

Спор с Марксом на самом деле мало занимает Сартра. Бесчисленными способами: посредством словаря, примеров, структуры, а особенно стиля – «Критика диалектического разума» демонстрирует полный отказ от правил интеллектуального изыскания и намеренное бегство от истины. Предполагать, что книга может соответствовать обещанному в названии, – откровенная дерзость. Читатель должен безоговорочно признать все, что относится к вовлеченности Сартра. Отныне могут задаваться только оторванные от реальности вопросы:

Как праксис сам по себе может быть опытом одновременно необходимости и свободы, коль скоро ни одну из них, согласно классической логике, нельзя уловить в эмпирическом процессе?

Если диалектическая рациональность на самом деле является логикой тотализации, то как может История – рой отдельных судеб – представать в виде тотализирующего движения? И как избежать парадокса, когда для того, чтобы тотализировать, уже должен существовать всеобщий принцип, согласно которому актуальные тотальности могут тотализировать себя? [Sartre, 1976, p. 79].

Автор, воображающий, что таковы те сложные вопросы, на которые должен ответить марксизм, явно что-то замышляет. Он пытается отвлечь внимание не только от настоящих критических замечаний в адрес марксизма, не оставивших камня на камне от теории истории, стоимости и социальных классов, но и от ужасных практических последствий, к которым привел марксизм с его пустыми апокалиптическими пророчествами и «тотализирующим» ви́ дением «постполитической» утопии.