Владислав Дегтярев - Барокко как связь и разрыв [litres]

Однако для того, чтобы мы сочли Кирхера концептуальным художником, ему чего-то недостает. На первый взгляд, кажется, что его индивидуальности мешает правоверное католичество. Художник, полагаем мы, должен быть склонен к ереси индивидуалистического толка. Нам трудно представить, что авангард начала ХХ века мог бы питаться не теософией и искаженными представлениями о новейших достижениях науки, а религиозной ортодоксией, т. е. чем-то общеобязательным.

Впрочем, у Кирхера эта ортодоксия куда как сомнительна с эстетической точки зрения.

Джон Гласси, автор биографии Кирхера, красноречиво озаглавленной «A Man of Misconceptions» (что можно перевести как «Человек ошибающийся»), дает своему герою яркую характеристику, в которой выразительно, хотя и не вполне понятным образом, сочетаются удивительные прозрения и столь же удивительное легковерие. Прозрений, впрочем, меньше, а легковерия значительно больше. В отношении его ориентальных штудий можно было бы предположить, что Кирхер, не состоявшийся как миссионер, хотел верить любым рассказам о чудесах далеких стран, но то же самое будет верно и в отношении его собственных наблюдений и выводов.

Путешествия Кирхера чисто умозрительны, поэтому изображенные им Египет или Китай можно считать равнозначными странствиям души, с большим знанием дела описанным в книге «Iter extaticum».

Не будет преувеличением сказать, – пишет Гласси, – что любознательность и интеллектуальные притязания Кирхера не имели границ. Он искренне и ненасытно интересовался окружавшим его миром и из своей штаб-квартиры в Колледжо Романо, ведущего учреждения своего ордена в Риме, бросался изучать едва ли не всё на свете – от света до языка, от медицины до математики. В своем музее в Колледжо он выставлял не только древности и редкости со всего мира (собранные с помощью иезуитских миссионеров), но и свои волшебные фонари, говорящие статуи и даже, по легенде, единственное в своем роде «кошачье фортепиано».

Это был человек, удовлетворявший свой интерес к геологии, спускаясь в дымящийся кратер Везувия. Он потратил десятки лет, пытаясь расшифровать египетские иероглифические тексты, поскольку верил, как и многие другие, что в них заключена таинственная мудрость, сохраняющаяся со времен Адама. Он исследовал все области музыки и акустики и экспериментировал с логарифмическими способами написания песен. Он одним из первых опубликовал описание того, что можно увидеть под микроскопом.

Кирхер был настолько изобретателен и плодовит, что мог бы остаться в истории как Леонардо да Винчи XVII века. Проблема в том, что он слишком часто оказывался неправ. <���…> Многие из идей Кирхера сейчас кажутся на редкость необоснованными, если не просто курьезными. Так, в противоположность его взглядам, в магнетизме нет ничего оккультного или божественного. <���…> И не существует никакой системы огненных каналов и морей, ведущих к самому центру Земли. Справедливо будет сказать, что с точки зрения современной науки, Кирхер оказывается чем-то вроде шутки 67 67 Glassie J. A Man of Misconceptions. The Life of an Eccentric in an Age of Change. N. Y., 2012. P. xiv–xvi. .

Как замечает Джослин Годвин, автор нескольких книг о нашем герое,

иногда кажется, что Кирхер родился слишком поздно или слишком рано, поскольку времена были таковы, что его целостный (holistic) взгляд на мир еще при его жизни вызвал его отторжение ученым сообществом. Он не совершил эпохального открытия, подобного тем, что обеспечили славу Иоганна Кеплера, Роберта Бойля или Исаака Ньютона, заставив наших ученых современников простить Кеплеру его увлечение небесными гармониями, а Бойлю и Ньютону – их серьезный интерес к алхимии. Кирхеру, напротив, ставили в вину то, что он принимал на веру многое из того, что позднее сочли предрассудком. Так, он утверждал, что совершил палингенез, т. е. возрождение растений из пепла. Он не сомневался в астрологическом влиянии на человеческое здоровье и природные катаклизмы. Он верил в русалок, грифонов, в спонтанное зарождение насекомых и в абсолютную истинность Ветхого Завета 68 68 Godwin J. Athanasius Kircher. A Renaissance Man and the Quest for Lost Knowledge. London, 1979. P. 5. .

Фрэнсис Йейтс в книге «Джордано Бруно и герметическая традиция» (1964) отзывается о Кирхере как об архаической фигуре: он был едва ли не последним представителем магической традиции Марсилио Фичино и к тому же проигнорировал крупнейшее филологическое достижение эпохи барокко – определение возраста Герметического корпуса. Даже те исследователи, которые относятся к Кирхеру с симпатией, склонны сближать его деятельность не с наукой, а с концептуальным искусством. Например, тот же Дж. Годвин в книге «Театр мира Атаназиуса Кирхера» 69 69 Idem . Athanasius Kircher’s Theatre of the World. London, 2015. предпочитает анализировать не тексты нашего героя, многословные, изобилующие повторами и постоянно переходящие в проповедь, а иллюстрации и фронтисписы из его сочинений.

Если судить исключительно по картинкам, рассыпанным среди латинских текстов, то Кирхер оказывается симпатичным, хотя и довольно-таки нелепым предшественником Джозефа Корнелла 70 70 Джозеф Корнелл (1903–1972) – американский художник, автор трехмерных коллажей (ассамбляжей) из найденных предметов. и Борхеса вместе взятых: словно Корнелл, он предлагает нам целый мир, уместившийся в маленькую коробку, и, словно Борхес, с наигранным простодушием предлагает поверить, что этот мир настоящий.

Для историка театра Видаса Силюнаса Кирхер – энциклопедист несколько экстравагантного свойства:

В иллюстрациях к его многочисленным книгам предстают земля и небо, и недра планеты с протекающими в них водами, и внутренности вулкана, и Ноев ковчег, и все его секции, в каждой из которых спасались разного вида твари, картина горы Арарат и тропинки, по которым спускались вниз приплывшие на ковчеге, и Китай, и Египет, изображения на обелисках, символические образы на изваяниях и гравюрах древних восточных богов и богинь, ноты песен, исполняемых ангелами, всевозможные растения и животные, Вавилонская башня изнутри и снаружи, город Вавилон со всеми зданиями, улицами, предместьями, окружающими просторами с флорой и фауной – всё на белом свете, всё, что кроется в кромешной тьме. <���…> В творческом упоении Кирхер хочет показать весь универсум, и его страстное увлечение магией неразрывно связано с верой в неограниченные способности человека. <���…> «Наблюдение неисчерпаемых богатств, скрытых даже в самых незначительных вещах, ведет», по его собственному признанию, к «сверхъестественным явлениям», к Магии, но не к «ложной, полной предрассудков, нечистой, плоду дьявольского учения», а естественной, вскрывающей сокровенную сущность природы.