Владислав Дегтярев - Барокко как связь и разрыв [litres]

Чудовищна ли такая реальность? Можно ли считать этот неустойчивый, текучий, распадающийся и вновь собирающийся мир чудовищным? Или, напротив, он тщательно подогнан под человека и расположен к нему, не только удовлетворяя наши материальные нужды, но и поучая, и просвещая нас?

Будучи постмодернистом, позволительно говорить о том, что чудовищность присуща самой природе остраняющего барочного видения. Мы видим мир так, как понимаем его. Но сопереживаем ли мы этому миру? Сопереживает ли Бернини Дафне, превращающейся в лавр и, наверное, ощущающей, как тело постепенно становится деревом? (Здесь уместно напомнить, что внимание нашей культуры приковано к категории жуткого – unheimlich, uncanny, – т. е. к тому, что мы вынуждены примерять на себя. Барокко в отличие от нас испытывало влечение к чудовищному, другими словами – к тому, от чего мы отгораживаемся.) Нам сейчас трудно представить, что восприятие подобных метаморфоз, тем более – метаморфоз, приключающихся с человеческими существами, может быть исключительно эстетическим, без тени эмпатии. Но остранение не исключает эстетического удовольствия, и чудовищным можно наслаждаться точно так же, как любой экзотикой.

Петр Дамиани 185 185 Петр Дамиани (1007–1072) – католический богослов, кардинал. Канонизирован католической церковью. Отвергал значимость античной логики и философии для христианства. в трактате «О божественном всемогуществе» оставил описание легендарного дерева, рождающего птиц:

Как это некая земля на западе достигла такого достоинства, что от ветвей древесных птицы рождаются и, будто фрукты, вылупляются одушевленные и окрыленные плоды? Как передают очевидцы этого зрелища, сначала нечто дрожащее свешивается с ветки, потом обретает птичий образ и вид; наконец, едва покрытое перьями, разеванием клюва оно само себя отделяет от дерева, и так новый обитатель поднебесной прежде научается подергивать хвостом, а уж затем жить (пер. И. В. Купреевой) 186 186 Цит. по: Воскобойников О. Тысячелетнее царство (300–1300): Очерк христианской культуры Запада. М., 2015. С. 168. .

Процитированный фрагмент – не фантастика и не развлекательная сказка, а выражение одного из фундаментальных принципов средневекового мироустройства.

Такие рассказы, как, возможно, и истории об оживающих статуях, иллюстрируют философский принцип изобилия, изложенный Артуром Лавджоем в «Великой цепи бытия» 187 187 Лавджой А. Великая цепь бытия. М., 2001. С. 55. . Как мы уже отмечали, следствием этого принципа оказывается отсутствие навсегда определенной границы между растениями и животными, как и вообще между живым и неживым, она проницаема в обоих направлениях. Мир, видимый в таком свете, не просто полностью одушевлен, но и способен к творчеству и даже к некоторой рефлексии, о чем свидетельствуют известные барочным натуралистам примеры lusus naturæ. Честертон пишет о человеке как об уникальном существе, сознание которого подобно зеркалу. В «Вечном человеке» он замечает, что мы знаем много изображений оленей, исполненных древними людьми, но изображения человека, нарисованного оленем, нет, и не может быть 188 188 «…В пещерной тьме природы возникло невиданное – сознание, подобное зеркалу» ( Честертон Г. К. Вечный человек // Честертон Г. К . Собр. соч.: В 5 т. Т. 5. СПб., 2000. С. 24). «[Ученый] залез под землю и нашел изображение оленя, сделанное человеком. Но как бы глубоко он ни залез, он не найдет изображения человека, сделанного оленем» (Там же. С. 23). . В XVII веке, похоже, считали иначе.

Если, как мы могли видеть, барокко приписывает сознание природе в целом, то столь очевидной для нас границы между разумными и неразумными существами в этой культуре не существует. Мишель Фуко цитирует швейцарского натуралиста Шарля Бонне (1720–1793), изображающего в одной из работ некое будущее состояние вселенной, где низшие формы вследствие сдвига лестницы творения заместят высшие, воспроизведя все мироустройство: так, «среди обезьян найдутся Ньютоны, и среди бобров – Вобаны» 189 189 Фуко М. Слова и вещи. СПб., 1994. С. 181. Имеется в виду Себастьен Ле Претр, маркиз де Вобан (1633–1707) – военный инженер, маршал Франции, строитель множества крепостей. .

Но картина, нарисованная воображением Бонне, ни в коем случае не подразумевает эволюции, так как время в ней оказывается лишь средой, а не причиной изменений, происходящих в мире. Эта среда, как и язык эпохи классицизма, прозрачна и инертна. Время классической эпохи подобно пространству во всем, в том числе в своей роли сетки координат.

Привычное же нам понимание времени приписывает ему активную роль: говоря словами Алейды Ассман, время представляет собой «„двигатель“ определенных „процессов“ или „трансформаций“» 190 190 Ассман А. Распалась связь времен? М., 2017. С. 39. . Такое время, истолкованное как причина прогресса в социуме и эволюционных изменений в природе, было открыто только в XIX веке. Можно сказать, что оно само сформировало XIX век, который «от дарвиновской теории эволюции до реалистического романа был одержим идеей времени как мотора, обеспечивающего движение и непрерывные перемены» 191 191 Там же. С. 43. . «Отныне, – утверждает Ассман, – события не только происходили внутри этого однородного времени, но и порождались самим этим временем » 192 192 Там же. С. 45. . Время само сделалось событием и ощущается нами как таковое. Тем непривычнее оказываются миры, где такого времени нет.

Не оказывалась ли там событием и полнотой возможностей сама материя? Как замечает Фуко, «если, вместе с Мопертюи, жизнь определяют подвижностью и отношениями сродства, притягивающими одни элементы к другим <���…> то нужно наделить жизнью наиболее простые частицы материи» 193 193 Фуко М. Указ. соч. С. 190. Пьер Луи Моро де Мопертюи (1698–1759) – французский математик и естествоиспытатель. Речь идет о работе Мопертюи «Essai sur la formation de corps organisés» (Paris; Berlin, 1754). . Можно продолжить эти рассуждения в том духе, что будь материя полностью неживой и неодушевленной, она распалась бы на составные части – те самые мельчайшие частицы. Так некогда Эмпедокл говорил о соединении элементов, влекомых то любовью, то ненавистью.

Но что должен означать Золотой век под властью чудовища Сатурна для того времени, которое изъяснялось эмблемами и мыслило символами? Можно предположить, что фигура отца-каннибала в культуре барокко символизировала не современность, но то, что ей предшествовало. Впрочем, попытка истолкования Сатурна как консервативной силы слишком отдает позитивизмом, хотя и провоцирует не лишенные интереса размышления об отсутствии моральной санкции у ancient regime (что, как мы не без удовольствия отметим, противоречит убеждениям консерваторов, приписывающих именно модерну некую врожденную безнравственность).