Реймон Арон - Опиум интеллектуалов

Каково логическое значение утверждения, что третья мировая война разразится через десять или двадцать лет? Что некоторые убедительные факты – противостоящие интересы Советского Союза и Соединенных Штатов, характеризующие правящие классы и здесь и там, соперничество экономических режимов и т. д. – какими бы ни были люди, стоящие у власти, непредвиденные случаи, хорошие или плохие пересечения, – все это может, наверное, спровоцировать войну. Нет доказательств того, какой будет современная ситуация. Возможно, что шансы постепенно будут уравнены.

Что будет представлять собой по идее всеобщая третья мировая война или продолжение холодной войны, предвидение победителя ускользает от нашего понимания. Смешно доказывать необходимость западной победы наивысшим потенциалом американской индустрии и не менее неразумно основывать необходимость коммунистической победы на более быстром распространении советской экономики. Впрочем, конфликт за планетарное господство будет категоричным благодаря жестоким методам, а столько непредвиденных обстоятельств (Кто будет обладать инициативой? У кого будут лучшие дистанционно управляемые ракеты или лучшие самолеты?) произойдет, что никто, кроме специалистов гадания на кофейной гуще, не сможет разгадать тайну будущего. А может быть, конфликт будет разрешен только в результате долгого нового, может быть, никогда не окончательного равновесия, постепенно установившегося после незначительных битв и преобразования двух миров. И в этом случае от нас также ускользает вывод: каждый из миров знает свои собственные слабости лучше, чем недостатки другого. Одна из слабостей западного мира состоит в том, что она в какой-то степени доверяет прогнозу о неизбежном наступлении социализма и предоставлении врагу возможности убедиться в причастности к судьбе.

Прошлая историческая судьба есть только навсегда приобретенная концентрация наших поступков; будущая же судьба никогда не будет известна. Не потому, что наша свобода станет полной: ее границы будут определять наследие прошлого, человеческие страсти и коллективная зависимость. Ограничение нашей свободы не заставит нас заранее подчиняться отвратительным порядкам. Нет всеобщей неизбежности. Трансцендентность будущего для человека является со временем побуждением желать и гарантией того, что при любом положении дел не погибнет надежда.

Термин «диалектика» является двусмысленным, связанным с таинственными отголосками. Применительно к системе становления он приобретает два значения. Впрочем, мы понимаем под исторической диалектикой последовательность, под взаимным действием – причины и следствия со сроком действия, систему, отличающуюся от предыдущей системы. Впрочем, этим словом обозначается последовательность совокупностей, значительных сами по себе, переход от одной совокупности к другой, соответствующей невещественной необходимости.

Первый термин альтернативы пояснен ссылкой на марксистские темы. Развитие производительных сил будет сопровождаться концентрацией экономической мощи, оно влечет за собой увеличение все более бедного пролетариата, который будет организовываться в партию, непреодолимо посвятившую себя революции. В таком представлении историческое движение происходит из взаимодействия между причинами, отношения между которыми таковы, что мы неизбежно движемся от строя частной собственности к социалистической системе.

Причинная диалектика не поднимает никакой проблемы, которую мы бы не рассматривали на предыдущих страницах. И понятно, что экономика, основанная на частной собственности и рыночных механизмах, стремится к результатам, которые тем самым парализуют работу. На самом деле, никакая из распространенных версий этой теории не выдерживает критики. Капитализм изменяется с течением времени, он не разрушает сам себя. Роль конкуренции понемногу ограничивают скорее политическая демократия и идеология, чем техника или промышленность, они расширяют роль государственного администрирования. Ничто не доказывает, что эволюция будет продолжаться в том же направлении бесконечно и что партия или страна должны быть единственными, кто получает выгоду от этой исторической тенденции.

Второе значение диалектики, напротив, поднимает все остальные проблемы. Они кратко изложены в единственном вопросе: какова природа связи между двумя моментами истории? Связаны ли между собой две эпохи, два стиля, две цивилизации значащими отношениями или, самое большее, неоднозначными отношениями случайного детерминизма? Мне попытаются возразить, что этот вопрос в меньшей степени следует из философии и критики, чем из опыта. Нельзя заранее установить природу последовательности: посмотрим на прошлое, и вопрос разрешится сам собой. Действительно, эмпирические изыскания предполагают наличие теории: природа последовательностей является результатом внутренних свойств реальности.

Любой человеческий поступок является выбором между несколькими возможными, ожидаемыми ответами, не противоречащими ситуации: последовательность поступков понятна, но не необходима. Следовательно, если это привязывается к восстановлению события как такового, то история есть, по сути, разнообразие с выравниванием на протяжении времени. Но история как таковая не является ни прогрессом, ни упадком, ни бесконечным повторением тех же самых совокупностей. По меньшей мере только опыт способен показать, в какой степени или в каких областях события организуются либо в последовательном, либо в циклическом развитии.

В этом плане предвидения того же вероятностного характера, как и объяснения, возможны и легитимны. Если несколько раз обращали внимание на разложение режима, проанализировали причины этого разложения и если обнаруживаются в режиме одного и того же типа те же признаки болезни, то можно отважиться без уточнения даты сделать прогноз подобного развития с похожим завершением. Или, кроме того, мысленно можно продолжить частичную последовательность, причины которой предположительно продолжат действовать. На эти предвидения, когда речь идет о направленном или циклическом движении, влияет коэффициент неопределенности. Но тенденция может измениться на противоположную: огосударствление экономики, свидетелем которой мы являемся в ХХ веке, может быть, не будет иметь продолжения в ХХI веке. Развитие производительности, может быть, прекратится после военного краха или при безграничной экспансии бюрократии. Британская демократия показывает достаточно своеобразных возможностей для того, чтобы избежать заранее предрешенного разложения.